— Вот, говорят, у американцев есть летающие крепости. Но разве их сравнить с нашими? Посмотрите, какие крепости у нас летали...
Помрачнев, он долго рассказывал, как тяжко было работать на строительстве этих укреплений.
— Мы не хотели воевать против России, — говорил он, — мы всегда были за то, чтобы Аландские острова оставались вне войны. Вы даже ни разу их не бомбили! А нас все-таки заставили строить эти укрепления и заставляли служить на военной службе и заставляли платить деньги на эту войну. Вы спрашиваете — кто заставлял? Это щекотливый вопрос, знаете ли. Но уж если говорить, то надо говорить всю правду...
Старик задумался, помолчал и потом сказал:
— Так вот, если говорить всю правду, то не только финские офицеры заставляли. Что-то такое случилось с нашими старыми Аландами — наверно, прошло то время, когда все аландцы думали одинаково. Простой народ ни за что не хотел этой войны. А те, у кого карман потуже набит, кричали: «Надо громить наследственного врага на Востоке...» Но таких ведь меньшинство...
Я часто вспоминал этот разговор, когда мы на другой день отправились в поездку по островам, — повсюду здесь живет хорошая память о русских людях, с которыми многое связывает аландцев на протяжении сотен лет.
В местности, носящей звучное, словно сошедшее со страниц романтической повести Грина, имя Харальдсбю, мы увидели среди руин крепости четырнадцатого века, удивительный музей. В нем хранятся старинные русские монеты, печати, кубки, трехлинейные винтовки образца 1891 года, артиллерийская буссоль времен первой мировой войны, офицерская шашка, гравюры, изображающие Петра, который высаживался на Аландах; прялки, кофейники, старинный клавесин, рыболовная снасть, картина, изображающая открытие царем Александром второго финского сейма 18 сентября 1863 года; чья-то двухэтажная кровать и многие другие, самые неожиданные в этом далеком углу и удивительные вещи. Но больше всего запомнился мне один совершенно поразительный экспонат: деревянный черно-белый столб с красными полосами, русский пограничный столб. На столбе была четко выведена цифра «№ 70». И была у него своя большая история...
Этот столб установили русские солдаты в 1810 году, вскоре после победоносного ледового похода Багратиона, на крохотной скале Флечьян. Осенью того же года столб был унесен штормом. Год спустя его разыскали у острова Ерсо и тут же снова отвезли на скалу Фречьян и поставили на старом месте. Осенью того же года этот столб был найден близ Эккера — его опять отнесло штормом. А третий раз русский пограничный столб был водружен у маяка Логшер, где он и простоял до первой мировой войны.
В 1916 году во время боя за Аландские острова с немцами маяк Логшер был разрушен. Но живучий пограничный столб опять уцелел, и когда в 1919 году производили разборку руин, его подобрали, и он снова был взят на учет, как пограничный знак. Когда же была подписана конвенция о нейтрализации Аландских островов и граница архипелага была определена в четырех километрах западнее скалы Флечьян, отслуживший верой и правдой свыше ста лет пограничный столб утратил свое служебное значение и был с почетом передан на вечное хранение в музей.
И еще видели мы в этом музее старинные гравюры, изображающие героическую оборону русского гарнизона крепости Бомарзунд от англо-французского десанта в 1854 году. Вот портрет коменданта крепости генерал-майора Бодиско — перед нами умное живое лицо: высокий лоб, большие, немного печальные глаза... Вот английский корабль «Бульдог», ведущий огонь по Бомарзунду... Вот круглая большая крепость, окутанная пороховым дымом, — ее защитники умирают, но не сдаются...
Англичане захватили в сожженном Бомарзунде трофей: колокол местной церкви. Тяжба из-за этого колокола длилась семьдесят лет, и вернули его интервенты только в 1924 году. Вот фотография этой церемонии — губернский советник Вальтер Юханссон и священник Юханссон принимают колокол. Сейчас он звонит в церкви Мариехамна...
Несколько часов спустя мы поднялись по каменистым склонам к руинам Бомарзунда. Перед нами во всей суровой красоте предстал пейзаж, запечатленный на гравюрах, увиденных в Харальдсбю, с единственной поправкой на сто лет: там, где мы видели мелкий кустарник, теперь высились вековые сосны. Круглая, сложенная из гранита восьмидесятивосьмипушечная башня все еще несла свою безмолвную вахту, и рябь следов, оставленных английскими ядрами, была так же свежа, как если бы битва разыгралась только вчера. Ров, опоясывавший башню, полузасыпан битым кирпичом и обломками камня. Из земли торчат стволы единорогов, отлитых в тысяча восемьсот втором году, — не их ли волокли сюда по льду солдаты Багратиона? Со дна старого высохшего колодца поднялся вытянувшийся к солнцу вяз. Заросли пылающего алым цветом шиповника бурно разрослись под слепыми окнами полуразрушенной казармы. Воздух напоен густым горьковатым запахом разогретой хвои. Жужжат над чашечками шиповника пчелы. Издалека доносится шум прибоя. На синей глади залива белеет чей-то парус.