Сгорбленная, усталая жена Мариуса, отойдя от полуразвалившейся печи, открывает окно, чтобы дым вытянуло из комнаты, потом подходит к мужу, ласковым жестом поглаживает его по натруженным плечам и горько вздыхает. «Скажи им, как было, когда вы бастовали, — тихо говорит она и еще тише, краснея, добавляет: — Это было так трудно...» Мариус насупливается: «Ну и что ж, что трудно! А что было бы, если бы мы не бастовали? Нашего брата совсем скрутили бы в бараний рог!» Мариус на мгновение задумался и начал рассказывать:
— Это было прошлой осенью... Вы, конечно, помните — тогда бастовали шахтеры. Я знаю, им живется не лучше, чем нам. И когда они оставили работу, наши ребята сказали: «Правильно! Так и надо». Но власти решили настоять на своем и не прибавили шахтерам ни гроша. Время шло. Запасы угля подходили к концу. Тогда американцы — я говорю, конечно, о богатых американцах — решили поддержать администрацию наших шахт, они начали посылать во Францию пароход за пароходом со своим углем. Судите сами, могли ли мы остаться безучастными? Кое-кто говорил: «Конечно, жалко шахтеров, но у нас у самих голодные дети, и, если есть возможность подработать на разгрузке угольных транспортов, надо это сделать». Но так говорили только самые темные и самые отсталые люди, а мы все сказали: «Нет, марсельцы не пропустят американский уголь!» И мы остановили разгрузку пароходов с углем. А тут мы еще узнали, что и в Алжире вспыхнула забастовка докеров, — вы же знаете, что в колониях нашему брату платят еще меньше, чем здесь. Хозяева начали там грузить пароходы силами штрейкбрехеров. Товарищи передали нам об этом, и мы тотчас же прекратили разгрузку тех пароходов, которые приходили из Алжира...
— Боже мой, боже мой, — почти беззвучно пробормотала жена Мариуса. — Если бы вы только знали, что тогда творилось здесь!
— А что же творилось? — откликнулся старый докер, упрямо кивнув седеющей головой. — Творились обычные вещи. Они прислали войска. Смешно! Какой из солдата докер? Команда в двадцать человек разгружала каких-нибудь тридцать пять тонн в день — в десять раз меньше того, что делают одиннадцать грузчиков. А сколько механизмов они поломали! Эта кутерьма продолжалась сорок шесть дней. Весь порт был забит пароходами. Конечно, и нам было не сладко — есть-то было нечего. Но мы держались. И вот результат: докеры Алжира, поддержанные нами, выиграли забастовку — им повысили оплату труда. Правда, шахтеры не смогли поставить на своем, — ведь против них были мобилизованы все силы ада. Что ж, это борьба, в ней есть и победы, есть и поражения, а без борьбы ничего не добьешься. Во всяком случае, у нас перед шахтерами совесть чиста — мы сделали все, чтобы помочь им...
Я еще раз огляделся по сторонам. Откровенная, страшная в своей беспросветности нищета глядела из каждого угла этой ветхой, сырой лачуги. Оборванные, худые дети, вынужденные спать вповалку на одной широкой деревянной кровати, прикрытой заплатанным одеялом. Согбенная многолетними заботами о куске хлеба мать семейства. Отец, перенесший на своих плечах за четверть века горы грузов, составивших чужие богатства. Сколько горя они хлебнули за те четырнадцать лет, что прожили безвыездно в этой каморке! Они не могут и мечтать сейчас о человеческом жилье — после того как американские бомбардировщики в 1944 году обрушили свой груз на Марсельский порт, даже такую лачугу рабочему человеку почти невозможно достать. Нужно было бы заплатить целое состояние — двести тысяч франков, чтобы получить квартиру, в которой могла бы разместиться семья Мариуса. А как тяжело прокормить такую семью и одеть ее, хотя бы даже в тряпье!..
И вот, несмотря ни на что, Мариус и его товарищи находят в себе достаточно душевных сил, чтобы не только отстаивать свои собственные права, но и поддерживать других в борьбе. В этой борьбе они растут, приобретают уверенность в своих силах и законную гордость этими силами. Давно ли Мариус был неграмотным? Было время, когда он, как и тысячи докеров, знал только свой маленький угол жизни: причал, сходни, корабль, дом, портовый бар, куда заходят грузчики после получки, чтобы выпить по стакану вина. Теперь он вспоминает об этом с чувством горького сожаления: сколько времени потеряно зря.