— Кубарев Анатолий! Кто здесь у вас Кубарев? Я вскочил.
— А что?
Почтальонша на велосипеде. Снимает сумку, достает тетрадь.
— Телеграмма. Документ есть? Паспорт или что?
— Нет.
— Как же ты без документа живешь? Вот докажи теперь, что ты — это ты.
— Как доказать? — Я растерянно оглядываюсь по сторонам.
— Он Кубарев, он! — подтверждают студенты.
— Ладно, поверю еще раз людям! Распишись здесь. — Почтальонша наманикюренным ногтем отчеркивает, где мне нужно расписаться, подает карандаш. — Так. Получай!
И вот телеграмма у меня в руках. Торопливо срываю бумажку, которой она заклеена, разворачиваю.
— Ура! — закричал я. — Ура!
И сдергивая с себя сорочку, помчался к речке. Скорее в воду! В воду!
Вот уж я покупался! Вот уж отвел душу! Все они только головами качали, когда я прыгнул прямо с берега, когда поплыл вниз по течению, то ныряя, то снова выныривая. Никто не смог меня догнать, хотя пытались многие. Один лишь Слава еще держался позади какое-то время, а потом и он отстал.
Обратно я прибежал берегом — против течения плыть трудно, никаких сил не хватает.
— Ну как? Лучше топора?
— Здорово! — восхищенно сказал Слава. — Не отличишь от рыбы. Особенно, когда под водой.
Жаль только, здесь не было Сашки — он пошел домой обедать.
Я плавал, барахтался, возился в воде, пока не посинел весь и зубы у меня не стали выбивать барабанную дробь. Вылез из воды и бросился рядом с дядей Володей на горячий песочек.
— От-т-тдохну — и еще п-п-поплаваю, — сказал я.
Дядя Володя сдвинул на затылок свою драную шляпу, прищурил весело глаз:
— Плавай сколько влезет! Теперь можно. Пари все равно проиграл.
И тут только я вспомнил о нашей «американке».
— Ой, дядя Володя, вы знали о телеграмме! — догадался я. — Ну да, вы же говорили с ними по телефону. Даже, наверное, сами попросили, чтобы они дали телеграмму. А потом стали со мной спорить. Так нечестно, так не считается!
— Э, нет! Ничего не выйдет! Свидетели, ко мне! Слава и Вера, конечно, рады стараться. Ведь дядя Володя их начальник.
— Ты проиграл, Толик!
— Долг чести. Надо платить. Или стреляйся.
— Как — стреляться? — оторопел я.
Слава поднес палец к виску:
— Пиф-паф! Не можешь платить — стреляйся. Все аристократы так делали. Голубая кровь обязывает!
— У меня не голубая.
— Почему же ты такой синий?
Издевается еще!
— Ладно, — согласился я. — Только если ползать на брюхе и кукарекать, то здесь, а не в лагере или на раскопках.
— Не обязательно. Может и что-нибудь другое. Воля победителя, — ответил дядя Володя моими же словами.
— А вы злопамятный, дядя Володя.
Он торжествовал. Поднялся и, злорадно улыбаясь, стал описывать вокруг меня круги. Сначала широкие, потом все уже, все уже. Наконец перешагнул через меня длинными худыми ногами, протянул руку и произнес каким-то бармалейским голосом:
— Слушай мой приговор, о, обреченный! В телеграмме сказано, что ты можешь купаться только под присмотром дяди Володи. Так вот, трепещи, несчастный, плачь, рви на себе одежду, посыпай голову пеплом. Потому что не видать тебе моего присмотра, как своих ушей, о брошенный судьбой и родителями! Будешь ходить на речку сам, и с речки тоже сам, без всякого присмотра. Дикси[2]!
Он скрестил руки и сурово сжал губы.
— Дядя Володя! — взвизгнул я и повис у него на шее…
Тут же, на берегу речки, стали играть в волейбол. Все играли: и студенты, и пацаны деревенские — наши лоцманы. Студенты били сильно, мяч то и дело вылетал из круга. Если он падал в кусты, за ним отправлялся хозяин — рыжий Митяй. Если в речку, то в воду бросался я.
Дядя Володя тоже играл. Ему говорили, чтобы он снял с руки часы, но он только отмахивался:
— Они у меня пыле-водо-мяченепроницаемые.
И напрасно отмахивался. Потому что сильный мяч все-таки попал прямо в часы и выбил стекло. Мы долго искали его в горячем песке. А когда, наконец, нашли, оно оказалось безнадежно сломанным.
Дядя Володя огорчился:
— Без часов мне никак.
Слава собрал вокруг себя пацанов:
— Кто в вашей деревне умеет чинить часы?
— Я покажу!.. Нет, я! — загалдели разом все наши лоцманы, и чуть не передрались.
— Эй, эй, цыпленки-петушишки! — разнял их Слава. — По какому вопросу драка? Пойдете все вместе. Веселее будет.
Я тоже пошел с ними и дядей Володей. Лоцманы привели нас к знакомому дому:
— Вот часовщик.
— Так здесь же Яскажук живете — удивился я.
— Он! Он и есть часовщик! — наперебой загалдели лоцманы.
В доме вкусно пахло горячей канифолью. Николай Сидорович припаивал к остову радиоприемника какие-то проводки. На столе в беспорядке лежали пальчиковые радиолампы, трансформатор, мотки красивой разноцветной проволоки. Она считалась в нашей школе большой ценностью: ребята научились плести из нее узорные перстни и даже кошельки.
— Мы к вам за помощью, — сказал, поздоровавшись, дядя Володя. — Не оторвали от дела?
— Да какое там дело! — Николай Сидорович поставил стулья, приглашая сесть. — Так, балуюсь в свободное время. Приемник конструирую. «Яскажук-один», — рассмеялся он.
— Когда же вы из города, Николай Сидорович? — Пусть видит дядя Володя, что я не чужой человек в этом доме. — Утренним поездом?
— Самолетом пришлось, — сказал Николай Сидорович. — В Большие Катки, оттуда на машине… Я смотрю, у вас с часиками беда, товарищ археолог.
— Да, — дядя Володя снял с руки часы. — Стекло пополам. Не сможете помочь?
— Не знаю, погляжу. Я ведь не часовщик, так, любитель. — Он склонился над часами с лупой. — В окошечке сегодняшнее число, надо полагать? Интересно, первый раз такие часики вижу.
— Новый выпуск.
Николай Сидорович осторожно сдвинул ладонью радиодетали, принес из соседней комнаты ящик с инструментами.
— Знаешь, что Сашка придумал? — спросил он меня, раскладывая на столе какие-то щипчики, ножички, отвертки.
— Знаю, — кивнул я. — Говорить перестал.
— Ходит как немой. Вобьет себе что в башку, ничем не выколотишь. Упрямый!
Николай Сидорович улыбался, и можно было подумать, что ему по душе Сашкино упрямство.
— Где он сейчас? — спросил я.
— В саду.
Я нашел Сашку все под тем же его любимым смородиновым кустом.
— А мы купались, — сразу сообщил я самую важную новость. — Ух, и здорово! Ты что не пришел? Поплавали бы наперегонки.
Сашка вытащил блокнот и написал: «С теткой ссорился».
— Чего так?
«Обедать не давала. Хотела заставить говорить».
— Шел бы к нам. У нас всегда первое остается. А второе я тебе бы от своего отделил.
«Потом все равно накормила. Она долго не злится».
— А дядя приехал — ругался?
«Хуже».
— Побил?
«Дурак! Он не дерется».
Сашка полистал блокнот, нашел нужное и дал мне прочитать. На листке было написано крупным угловатым почерком: «Ты со мной не говоришь, и я с тобой не буду».
— Он написал?
Сашка кивнул.
— И не, говорит? Тоже пишет?
Сашка пожал плечами: не знаю еще, как будет. Он выглядел немножко растерянным.
Мы посидели недолго под кустом, потом пошли смотреть, как Николай Сидорович часы чинит. Но все уже было готово — он нашел у себя в ящике подходящее стеклышко. Чуть подточил край и вставил.
— Можно механизм посмотреть? — попросил он у дяди Володи. — Я еще такого не видел, с числами.
— Разумеется.
Николай Сидорович быстро отвинтил заднюю крышку.
— А вот — эти два колесика. Добрая придумка! — Он снова закрыл крышку. — Все! Носите на здоровье… Нет, нет! Напрасно вы! — остановил он дядю Володю, видя, что тот полез за кошельком. — Я денег не беру.