— Тогда понятно! — Милиционер забарабанил пальцами по столу. — Значит, это он выскочил от вас, когда мы приехали, гражданка Усольцева? Это он прибегал вас предупредить?
Старуха молчала. Губ совсем не было видно, одна лишь прямая тонкая щель между носом и подбородком.
Распахнулась дверь. На пороге стоял знакомый мне водитель милицейской машины.
— Привез, товарищ лейтенант.
— Давай сюда!
И вот в комнате уже стоит Савелий Кузьмич. Его, видно, подняли прямо с кровати — неужели он спал? Волосы спутаны. Пиджак накинут прямо на майку.
— Что за порядки такие, товарищ начальник, рабочих людей по ночам сна лишать? — подступил он к лейтенанту. — Теперь не те времена, можно и управу на самовольников сыскать.
— Прошу извинить, — очень мирно, по-моему, даже заискивающе, произнес лейтенант. — Вы нам срочно понадобились по делу гражданки Усольцевой. Кажется, родная тетка вашей супруги?
— Ну, тетка. Что с того? Дочка за матку не ответчица, не то что за тетку там какую-то, так — нет?
— Нет, ничего. Просто несколько к вам вопросов.
— Разрешите сначала мне, — шагнул к столу дядя Володя. — Савелий Кузьмич, видите? — У него на ладони лежало несколько бляшек. — Эти золотые бляшки парные — к тем, что вы мне еще тогда, четыре года назад передали, из одного комплекта. Не объясните ли, как они в Чертов курган попали?
— Вы ученый, вы и объясните, — ухмыльнулся Савелий Кузьмич. — Я тут при чем?
Я бы ему сказал, при чем он. Я бы сказал! А вот дядя Володя смолчал. Полез в карман, вытащил что-то, уложенное в носовой платок, развернул.
А, наконечник стрелы! Тот, которым Савелий Кузьмич багажник мотоцикла открывал.
— И вот это еще, — дядя Володя высоко поднял в пальцах наконечник. — Откуда он у вас?
— Все оттуда же, со Стремянки, с речки. Ты что, сынок, разве ему не говорил? — повернулся он ко мне.
— Не сынок я вам никакой! — выкрикнул я.
— Тихо! — оборвал меня дядя Володя. — Но, позвольте, Савелий Кузьмич, это же просто нелепо, любой эксперт подтвердит. Наконечник стрелы совсем из другого времени. Он просто не маг быть там, на Стремянке. Так же, например, как не мог быть при царе Горохе телевизор или, скажем, автомашина.
— Вот и поломайте свою ученую головку! Не зазря же вам такие деньги платят, так — нет?
Я сжал кулаки. Неужели и теперь дядя Володя смолчит?!
— А я уже нашел решение. — И опять спокойно, и опять вежливо. Как он может!
Савелий Кузьмич улыбнулся нахально: — Интересно полюбопытствовать.
— Вы могильный вор. Разрываете тайком древние захоронения, ищете золото. Могильный вор!
Вот! Давно бы так!
— Товарищ начальник! — Савелий Кузьмич обращался к лейтенанту. — Скажите этому гробокопателю — пусть не оскорбляет. Я ведь не посмотрю на его научные чины — в суд за оскорбление личности, — так — нет? А вас в свидетели.
И лейтенант… Нет, не оборвал его, не прикрикнул.
— Нельзя так говорить, товарищ ученый. — Он смотрел куда-то вниз, на ноги Савелия Кузьмича. — Не пойман, знаете, не вор. Не доказано. Не имеете права так говорить.
— Давайте скорее ваши вопросы, товарищ начальник. Спать охота. — Савелий Кузьмич поставил ногу на стул. — Надо же, в какой спешке из кровати вытащили, даже зашнуроваться не успел. — Он аккуратно завязал шнурок у левого ботинка. — Что смотрите?
Лейтенант все не отводил глаз от его ног.
— Чехословацкие? — вдруг спросил он. — В Больших Катках покупали?
— В прошлом месяце, — ответил с готовностью Савелий Кузьмич. — А что, хорошие ботиночки, так — нет? — Он, любуясь, погладил блестящий носок. — И, главное, недорого.
— Сорок первый размер?
— С половинкой. У них там еще половинки какие-то есть. А что?
— Коробочка, — ласково пропел милиционер. — Коробочка, понимаете?
Савелий Кузьмич сразу переменился в лице. Взгляд метнулся к буфету, на котором стояла коробка из-под обуви. Исчезла улыбка, зубы лязгнули как-то по-волчьи.
— Что, начальничек, думаешь, уже все, уже меня слопал?
— Падалью не питаюсь.
Лейтенант положил перед собой чистый лист бумаги, улыбнулся, в первый раз с тех пор, как я его узнал, вздохнул, словно с него свалилась гора или, по крайней мере, курган:
— Фу-у… Ну что, начнем оформлять?
Наше вече собралось необычно рано, до завтрака. Еще не успел затихнуть в воздухе звон рельса, а мы все уже сидели на сырой росистой траве. Я рядом с Сашкой, плечом к плечу.
Встал дядя Володя. В руке бумажка.
— Уважаемое вече! Сначала оглашу приказ. Пункт первый. За допущенное самоуправство, за вскрытие тайком, без ведома руководителя экспедиции, кургана, объявить выговор студенту Борису Лаптеву и ученику Анатолию Кубареву… Тебе, — обратился он к Сашке, — я выговора объявить не могу, ты не мой подчиненный. Но я попрошу Николая Сидоровича, чтобы он отлупил тебя хорошенько ремнем.
Это было несправедливо. Ужасно несправедливо! Ведь мы нашли золотую гривну. Если бы не мы, ее, может быть, еще сто лет искали. И вот, пожалуйста! Вместо благодарности — выговор. А Сашке и того хуже. Выговор — хоть не больно…
— Пункт второй, — продолжал читать дядя Володя. — За проявленную инициативу и находчивость объявить благодарность студенту Борису Лаптеву и ученику Анатолию Кубареву… Тебе я благодарности объявить не могу, — снова обратился к Сашке дядя Володя, — ты не мой подчиненный. Но я попрошу Николая Сидоровича не лупить тебя ремнем…
Я посмотрел на Сашку. Довольный. Рот до ушей…
— Пункт третий. Образовать специальную команду для вскрытия курганных погребений в составе: студента Бориса Лаптева — старший, Риты Дербеневой, Славы Самоварова, учеников Анатолия Кубарева и Александра Яскажука.
— Рыжего Митяя тоже надо, — сказал Сашка.
— Он здорово роет, — сказал я.
— Узнайте фамилию, — нахмурился дядя Володя. — Не могу же я писать в приказе: рыжий Митяй, конопатый Сенька, лопоухий Сережка.
Все развеселились сразу…
Дядя Володя стал рассказывать о задачах нашей специальной команды. Я слушал и одновременно следил за солнечным лучом, который, пробиваясь сквозь листву тополя, подползал ко мне все ближе и ближе. Вот он уже у моего колена, вот взобрался на колено…
Стало так славно, так хорошо… С одной стороны грело солнышко, с другой я чувствовал теплое Сашкино плечо.
Глаза у меня закрылись сами собой. Только на секунду, не больше. Я их сразу же открыл — и так обрадовался! Мама, папа и Катька шли к нашему лагерю.
Я вскочил.
— Смотрите, смотрите! Это мои мама и папа. А сзади Катька, моя младшая сестра. Она всегда тащится сзади. Здорово, Катька!
— Сыночек наш, — мама подошла ко мне, — расти сильный, здоровый, умный добрый.
— Задержано доставкой, — папа улыбался. — Можешь купаться где хочешь, без всякого присмотра.
И хлопнул меня по плечу.
— Не трогайте его, пусть спит, — услышал я голос дяди Володи.
Я хотел рассмеяться и сказать: «Что вы, дядя Володя, я же не сплю! Я стою и разговариваю с папой и мамой, неужели вы не видите?»
Но я не рассмеялся и не сказал ничего. Помешала Катька. Она запрыгала на одной ножке и затараторила необычную для нее хвалебную нескладуху в мою честь:
Это уже было слишком.
Я понял, что все-таки сплю.
Ничего удивительного: любой человек может заснуть на солнышке, если целую ночь не спать. А я ведь тоже человек. Такой как все.
Ну, может, только чуть поменьше ростом.