Сойер обернулся, глядя на вывеску, на которую я уставилась, будто она вдруг стала написана на санскрите.
— Владелец умер. Закусочная перешла в руки семьи, она владела сетью подобных заведений и решила переделать её, — пояснил он.
— Это просто… это кощунство, — настаивала я, качая головой. — Это было знаменательным местом.
— А, люди — отстой, — сказал он, приглашая меня, открыв дверь, и я неохотно вошла внутрь. — Но нам всё равно нужно поесть, а это место ближайшее, поэтому закажем Французские тосты нам тут.
Нас отвели к столику с видом на улицу, заполненную небольшими магазинчиками. Три из них были мне незнакомы. Но это было не так уж странно. Эта часть города всегда была известна частой сменой магазинов. Там было только несколько магазинов, которые не менялись годами: секонд-хенд, антикварная лавка, музыкальный магазин, магазин нового поколения и пара кафе, которые были здесь с тех пор, как я узнала об этом месте.
Это меня не беспокоило.
А вот изменения в закусочной — да, это сделало все эти вещи с «потерянным годом» ещё труднее для восприятия.
— Это ощущается таким неправильным, — сказала я, взяв в руки меню и посмотрев на содержание. Больше никаких сырных сэндвичей на гриле с гарниром из картошки фри и отличным салатом из капусты с огурцом. Это то, что я всегда заказывала. И они всегда были идеальными.
Но чем дольше я сидела, тем больше мой живот урчал, поэтому я прогнала все эти чувства совершенной растерянности и выбрала комбо-завтрак из французского тоста, яиц, драников с беконом, заказала кофе и воду, после чего вручила меню официантке.
— Итак, пока мы здесь, — сказал Сойер, как только она ушла, — почему бы мне не узнать побольше информации о тебе.
— Хм, хорошо, — сказала я, слегка скованно кивнув.
— Расскажи мне о своей жизни, прежде чем она стала адом.
В нём действительно не было деликатной или доброжелательной жилки. Полагаю, когда становишься частным детективом, ты, в общем-то, хочешь больше Питбуля, чем Золотистого ретривера. Так что, может, это всё-таки хорошо, что он не обращался со мной как с ребёнком.
— Тут особо не о чем рассказывать. Я жила в квартире на Мейпл. Мои родители умерли шесть лет назад, или, э-э, семь, я думаю.
— Как?
Я вздрогнула, внутренне съёжившись от грубости вопроса.
— Отец умер от обширного инфаркта. Мама… не знаю. Полагаю, это случилось из-за безмерного горя. Они были всё ещё влюблены, даже после стольких лет, проведённых вместе.
— Ладно. Влюблённые родители, оба мертвы. Что ещё? Парень?
— Нет. Парня нет.
— Работа?
— Я работала в Центре создания семьи, — сказала я. — Я уже говорила об этом.
— Тебе нравилась твоя работа?
— Э-э, — произнесла я, улыбаясь официантке, которая принесла кофе и воду.
— Это не «нет», — сказал он, отпив свой чёрный кофе, пока я потянулась за сливками и кусочком сахара.
— Это не «нет». Это сложно.
— Как это вопрос, нравится ли тебе твоя работа, может быть сложным?
— Я работала в репродуктивной клинике. Я каждый день видела, как мечты людей стать родителями воплощаются в жизнь или умирают. Но также я ребёнок, который вырос в этой системе, и кого удочерила любящая семья, которая не могла иметь собственных детей. Они говорили, что невозможность завести детей естественным способом была для них знаком свыше, чтобы они вяли приёмного ребёнка. И благодаря такому мировоззрению, я смогла выйти из системы и познать, что такое настоящая семья.
— Так тебя раздражает, что люди делают ЭКО?
— Нет, — поторопилась я ответить, мотая головой. — Нет. Я понимаю это. И это здорово видеть, что люди осознают, что хотят иметь ребёнка. Но временами, когда я вижу, как люди приходят за пятой попыткой — это тяжело для меня. Я имею в виду, так много хороших детей в приютах и детских домах, так много детей вырастающих в этой системе, у которых никогда не будет семьи. Им некуда отправиться на рождество, не на кого опереться, когда в жизни становится тяжко. Если бы мои родители продолжили пытаться, вместо усыновления, то это могло бы случиться и со мной. Поэтому полагаю, что я просто разрываюсь между всеми этими вещами.
— Но ты всё-таки работала там.
Я пожала плечами.
— Большинство людей не могут позволить себе любить абсолютно все аспекты своей работы.
— Ладно. Я понял тебя. Что ещё? Друзья? Увлечения? Привычки?
— Это имеет значение?
— Пропал год твоей жизни — это, чёрт побери , не случается с людьми ежедневно. Я думаю, что каждая мелочь имеет значение.