— С этим успеется, — спокойно сказал Олег и вдруг горестно, горячо спросил: — Ну за что ты на меня так?! — И облизнул вдруг пересохшие губы. — Давай поговорим как следует…
Анатолий резко повернулся, угрожающе произнес:
— Хорошо! — И скомандовал — Пошли! — И быстро зашагал вперед, низенький, готовый решительно на все; весь вид его говорил, что он уверен в своей правоте и только по необходимости вынужден еще куда-то идти, о чем-то разговаривать. Интересно, а меня он все-таки за человека считает?
Олег посмотрел на меня, но в этом взгляде ничего нельзя было прочесть. Неужели я еще в чем-то виновата?!
Мы пошли за Анатолием. Я смотрела на Олега, а он все глядел вперед, лицо его было каким-то замкнутым. Мне стало больно и страшно и вдруг захотелось, чтобы все это поскорее кончилось. Все равно как, только поскорее! Но у меня хватило силы не убежать. Анатолий свернул в какой-то скверик за низенькой решетчатой оградой, пошел прямо по куче песка, возле которой возились дети, сел на пустую скамейку, стал смотреть на нас… Мы с Олегом обошли детей — женщины что-то сердито говорили нам, — и он сел рядом с Анатолием, а я, чуть задержавшись, — по другую сторону Олега.
— Ну?! — позванивающим голосом требовательно спросил Анатолий у Олега.
Олег, нагнув голову, долго доставал из пачки сигарету, сунул пачку в карман брюк, достал коробок спичек, долго закуривал.
— Нечего сказать?! — с издевкой выговорил Анатолий. — Знаешь, как это называется?..
Олег поднял голову, внимательно посмотрел на Анатолия и наконец негромко, удивленно сказал:
— Мы же с тобой почти двенадцать лет… дружим, как же ты можешь со мной так разговаривать?
— А как же мне прикажешь с подобными… типами разговаривать? По головке гладить?!
— Ну вот что! — отвернувшись, уже как чужому, сказал ему Олег. — Можешь ты спокойно послушать?
— Я жду!
— Мы, понимаешь, с… Таней как-то утром ехали в автобусе, и я уже тогда…
— Меня эти детали не интересуют!
— И я тогда уже понял, — продолжал Олег, глядя перед собой, — что… что это не просто знакомство… Я, конечно, все знал о ваших отношениях, вернее, сразу же узнал…
— Ты не оправдывайся!
— И старался… погасить в себе это. Но у меня ничего не вышло… — Он снова посмотрел Анатолию в глаза: — Я люблю ее, Толька!
— Очень хорошо! Ну и что же?!
— Я, знаешь, долго мучался… Если бы она была твоей женой, я бы уехал куда-нибудь, что ли…
— А что меняется, если невеста? Или тебе бумажка из загса нужна? Законником стал? Иди-ка ты отсюда подобру-поздорову, — точно все уже решилось, вдруг спокойно сказал Анатолий. — Иди, иди, голубчик!
— Так! — медленно проговорил Олег, удивленно рассматривая его. — Джентльмен-то ты джентльмен, а по-мужски не можешь!
Анатолий вскочил, глаза его совсем скрылись под выпуклым лбом, он сжал кулаки.
— Я не об этом, — уже почти устало договорил Олег. — Думал, не придется ее вмешивать… Да сядь ты, сядь!
Анатолий медленно опустился на скамейку, напряженно отодвинулся.
— Нас трое, — сказал Олег.
— Она еще девчонка! — крикнул Анатолий. — У нее еще… много увлечений в жизни может быть!
— А если это не увлечение?
— Она моя невеста! — поспешно, будто боясь, что я заговорю, сказал Анатолий. — Это решено! Об этом все знают. Понимаешь, все! Один из нас двоих должен уйти!
— И этот благородный человек, конечно, я? Нет, не могу я этого сделать… Если бы мог…
— Не надеешься ли ты, что уйду я?!
— Подожди, давай поспокойнее…
— В этом вся моя жизнь! — вскрикнул Анатолий и даже руки прижал к груди. — Видишь, она молчит!.. — Он повернулся ко мне, глядя по-нищенски, умоляюще, как утром у вокзала, и одновременно значительно, словно хотел напомнить обо всем, что было у нас с ним.
Если бы он не смотрел на меня так, если бы я не видела его лица, если бы он не говорил так, я, может, отмолчалась бы. Но уж очень я устала… А Олег не двигался, не смотрел на меня. Я только видела, как у него побагровело ухо. И поняла: стоит мне только попросить, и он сразу же встанет и уйдет. И не оглянется. Навсегда уйдет! И опять смутно почувствовала, что Анатолий все равно вернется ко мне, чтобы ни случилось, вернется обязательно. А Олега я потеряю. Потеряю! Все задрожало у меня внутри. И я сказала:
— Я люблю Олега, Анатолий.
У Олега, будто солнце выглянуло, засветилось лицо. Я тихонько положила руку ему на колено, он тут же сжал ее своей ладонью. И я с ужасом подумала, что еще минуту назад, скажи я хоть слово, он бы этого не сделал. И больше никогда бы не сделал! И откуда-то издалека услышала хриплый, отчаянный крик Анатолия, и все не могла понять, чего он мечется передо мной. Наконец я расслышала — он кричал:
— Это предательство! Я не верю! Ты не можешь!..
Женщины с соседней скамейки с жадным любопытством смотрели на нас, и я, глянув на Анатолия их глазами, вдруг улыбнулась — так он был смешон. Эта моя улыбка окончательно взорвала его: он хотел ударить Олега, промахнулся и по инерции упал на него. Олег одной рукой — другую он так и не снимал с моей — уперся ему в грудь, медленно отодвинул Анатолия, помог ему выпрямиться и сказал:
— Ну и варварства еще в тебе, Толька!..
Анатолий сморщился, втянул голову в плечи, встал и пошел, раскачиваясь, как пьяный. Не разбирая дороги, он шел через кучу песка, женщины испуганно убирали с его пути детей. Зацепился плечом за столбик ограды у калитки, вяло приостановился, заплетаясь ногами, вышел на улицу и скрылся за углом дома.
— Жалкий какой!.. — сказал Олег. — Двенадцать лет его знаю… никогда бы не подумал…
— Он вообще скрытный… Он тебя ударил?
— Да нет…
Я погладила Олега ладонью по щеке. Мы поднялись и, крепко держась за руки, пошли. Опять обогнули кучу песка с детьми, прошли мимо замолкших женщин, вышли на улицу и зашагали куда глаза глядят… Толстая женщина, самодовольная и тупая, выпятив живот, вразвалку переходила улицу. Я была уверена, что и Олег видит ее сытое самодовольство. И тут же подумала: раньше я бы, конечно, тоже поняла, что она сытая, самодовольная, но отметила бы для себя и хорошее платье женщины, и дорогие, модные туфли, а для Олега ее платье и туфли не имели никакого значения, он видел только это сытое, нахальное, хвастливое довольство. Но я уже почему-то знала, что теперь и он будет замечать такие вещи, как платье и туфли, а я сама — оценивать каждого человека полнее и глубже… Так мы и шли из улицы в улицу, и неважно было, куда и зачем мы идем…
Потом вдруг оказалось, что мы с Олегом едем в электричке. К нам, в Мельничный Ручей. Наверно, ноги сами занесли меня на вокзал и в поезд, а Олег ни о чем не спрашивал, просто шел вместе со мной. Мы стояли в тамбуре, крепко взявшись за руки, глядя на пролетавшие мимо дома, деревья, лужайки.
Потом мы купались в озере, серо-багровом от вечернего солнца. А на берегу сидела Зинка со своим маленьким Витенькой и, ничего не понимая, смотрела на нас.
Вышли, вделись и медленно пошли вдоль озера, потом в лес. Было тихо; тени от деревьев тянулись через поляну. Мы вдруг легли, и произошло то, что происходит, когда, человек, томимый жаждой, увидит наконец оду. И весь мир стал таким дорогим для меня, и все, вся жизнь стала такой огромной и светлой. И я знала: Олег чувствует то же. Мы долго лежали не двигаясь…
А потом, будто по воздуху, перенеслись к нам в дом. Там были отец, мама — и Анатолий. И мы с Олегом ничуть не удивились, увидев его, словно именно так все и должно было быть, и он должен был приехать за нами в Мельничный Ручей, прийти к нам домой, сидеть и ждать нас. Только я все не могла вспомнить, зачем именно он приехал, не могла понять, почему кричит мама, почему суетится в комнате Анатолий, почему отец, сбычившись, молча сидит в углу. А когда сообразила, сказала им троим:
— Все уже. Все, понимаете? — И, взяв Олега под руку, повела его в свою комнату, закрыла на задвижку дверь. А мама все кричала, дергала дверь, и Анатолий стучал в нее…
18
Утром вышла из своей комнаты и очень удивилась, когда увидела маму, бледную от злости, услышала ее свистящий шепот: