Старшей в нашей группе была Лидия Николаевна, женщина лет сорока пяти, худенькая, маленькая и быстрая, острая на язык. Встретила она меня совсем недоброжелательно. Откровенно оглядела с ног до головы, спросила отрывисто:
— Пересадку делаешь?
— Как это?
— А так это! Перекукуешь, да и бежать за длинным рублем?
— Мне длины и у этих рублей хватит. Она недоверчиво промычала:
— Ну-ну!.. Поглядим, какая завтра погода будет.
— В Ленинграде климат переменчивый.
— Вот и я про это самое, красуля, толкую!
А в обед незаметно выспросила меня решительно обо всем. Еще более недоброжелательно проговорила:
— Ты оглянись, девушка: в ту ли дверь вошла?
Я ничего не ответила. Но учила она меня настойчиво и безжалостно смеялась над каждой ошибкой. И нашла коса на камень: в насмешках Лидии Николаевны было что-то совсем другое, чем у некоторых заказчиц в ателье или покупателей в магазине, и мне почему-то очень хотелось доказать ей, что и я не лыком шита. Освоилась я с инструментом, правилами технического черчения и ГОСТами довольно быстро, рука у меня была твердая, глаза хорошие, трудиться я умела, и недели через две Лидия Николаевна, разглядывая мою кальку деталировки, удивленно проговорила:
— Чистенько, Танечка! — И дала мне чертеж узла.
Большинство работавших, кроме старших групп, были девушки примерно моего возраста. Многие из них учились по вечерам в институтах или техникумах. И хотя зарплата была маленькой, о чем они часто и много говорили, но я догадывалась, что почти у всех у них было ощущение собственной нужности, полезности дела, которым они занимались, и даже достоинство рабочего человека.
На заводе, который был придан нашему КБ, выходил новый образец, об этом иногда писали даже в газетах. И Лидия Николаевна говорила:
— Весь механизм передвижения через нашу группу прошел!
Чертежница Лида-маленькая, круглолицая, веснушчатая, с носиком пуговкой, подчеркнуто безразлично дополняла:
— Корпус редуктора ничего себе был, на трех листах делать пришлось.
— От размеров прямо в глазах рябило, — тоже со скрытой гордостью договаривала ее подружка Галя.
И никто из них при этом даже словом не обмолвится, что фамилии их совсем не упоминаются в проекте, а на листах пишутся в самом низу штампа!
А если кто-нибудь при копировке перевирал чертеж и в цехе запарывали детали или не могли смонтировать узел, Лидия Николаевна без-жалостно насмехалась:
— Металл на то и металл, он точности требует! Третий год, Лида, сидишь, десять пар налокотников протерла, а вертикаль от горизонтали отличать не научилась!..
Лида краснела, шмыгала носом:
— Да ведь и ошиблась-то всего на два миллиметра…
— Ничего, Лидусь, не тушуйся, — в тон Лидии Николаевне говорила Галя. — Ты ведь не получку получала: вот там на два рубля не дай бог тебе просчитаться!
Вообще же, при всей напряженности труда, после которого болели руки и ломило спину, в чертежке была атмосфера насмешливой и беззлобной веселости.
Много и постоянно смеялись над «Вертолетом» — молодящейся сорокалетней Крутиковой, рассеянной, болтливой, пустоватой и вечно кем-нибудь или чем-нибудь увлекающейся. Позавтракать дома она никогда не успевала, и вот утром, жуя бутерброд прямо за доской, запивая его водой и одновременно причесываясь, поглядывая в зеркальце, она громко рассказывала:
— Записалась вчера на машину. На «москвича». У него ходовые качества не хуже «Волги», мне один знающий человек говорил.
В зале становилось тихо. Муж у Крутиковой погиб на войне, она воспитывала семиклассника-сына и денег, конечно, на машину никоим образом собрать не могла. А она, подбодренная вниманием, уже мечтательно заканчивала:
— Сядем в воскресенье с Вовкой — и айда на весь день за город!..
Тотчас с разных сторон предупредительно советовали:
— Ты «москвича»-то будешь брать — поярче, понаряднее выбирай!
— От женихов отбоя не будет: невеста с машиной!
— Нет, при машине, Кларочка, тебе неприлично в простых чертежницах ходить, в начальники выбивайся!
Все они всё знали друг о друге. Если кто-нибудь из девчат готовился к экзамену, старшая группы, будто между прочим, говорила:
— Нине, девчата, и деталировки на этот месяц хватит.
Крутикова заболела, и я очень удивилась: к ней почти ежедневно ходил в больницу кто-нибудь из наших.
Ко дню рождения в складчину делали подарки. На пенсию провожали очень трогательно.
И у большинства из нас было какое-то благоговейное отношение к работникам научно-исследовательского сектора, точно к особенным людям, работа которых просто выше нашего понимания. Ведь это по их идеям, благодаря их сложным и недоступным для нас экспериментам конструкторы проектировали машины, а мы уже только копировали их чертежи. Они были учеными. И даже Лидия Николаевна говорила:
— Мы, девчата, — руки, конструкторы — желудок, который переваривает эскизы, а голова — там! — И кивала в сторону отдельного серого корпуса, стоявшего во дворе.
С научными работниками мы почти не общались, в их корпус был нужен пропуск, а к нам им приходить было незачем. И только иногда для какой-нибудь срочной работы брали туда двух или трех лучших чертежниц. Чаще других — Лидию Николаевну. И ей обычно завидовали: работа эта была почетной и выгодной в денежном отношении.
Относились в чертежке ко мне по-разному, но в общем хорошо. Работала я старательно и без всякого усилия: еще мамина школа. Кальки у меня получались приличные. Понимала, что насмешливый наш народ не простит мне ни одного необдуманного слова, и была сдержанна. Толстушка Лида-маленькая и некрасивая, долговязая Галя откровенно завидовали моей красоте, фигуре, умению одеваться. Мы очень скоро начали вместе ходить на танцы. Но я быстро поняла, что хотя они и частенько по-девичьи мечтали вслух о любви, о замужестве, это не было целью в их жизни. И на танцы ходили прежде всего потому, что им просто хочется потанцевать. Мы никак не могли найти общего языка, хотя отношения у нас были самые добрые.
Лидия Николаевна часто хвалила меня, но я иногда (всякий раз неожиданно) ловила на себе ее внимательный, изучающий взгляд и понимала, что она хочет и все никак не может до конца разобраться во мне. Она и называть меня стала «Сфинксом». И однажды в обед сказала:
— Наш Сфинкс из настырных, хоть и помалкивает пока. Из тех, что ва-банк играют. Обскачет она нас с вами, девочки, помяните мое слово! Только вот как она хочет жизнь за рога взять? Что-то у нее свое на уме!
Меня не смущали ее слова. Наоборот, я чувствовала себя все увереннее, непринужденней. Тогда еще не понимала почему. А теперь вижу, что быстро стала своей в нашей чертежке, что мои успехи, мои намерения, мои поступки были далеко не безразличны товарищам по работе: они обязательно поддержали бы меня в трудную минуту, как поддерживали всех других, и помогли бы в любом хорошем начинании.
Мама не принимала всерьез моей работы, но была рада, что я, так сказать, не сбилась с пути. Отец снова называл меня Танюшкой: он привык уважать любую работу, если она делается хорошо. Светка горячо наставляла меня:
— За этот год я помогу тебе подготовиться, а на будущий поступишь в вечерний институт. Ничего, ничего, Тань, это только поначалу тяжело, а из тебя еще знаешь какой человек выкуется!..
5
Прошло, кажется, месяца три или четыре. Как-то Лидию Николаевну вызвали к начальству, она вернулась радостно возбужденная:
— Ну, красотки, фотографируйте чертежики, а я ухожу в мозговой трест! Без меня, видите, там все дело заглохло, иду спасать положение!
В чертежке стало тихо: всем хотелось знать, одна ли она идет или возьмет с собой кого-нибудь? А Лидия Николаевна посмотрела на Галю и Лиду-маленькую, с волнением ожидавших ее решения, и неожиданно повернулась ко мне, что-то соображая. Весело и громко сказала: