— Наш гость уже уходит, — вдруг сказал Марни по-французски.
— До свидания, сударь, — произнесла Элоиза также по-французски.
— Мадам, — пришелец неуклюже поклонился ей и вышел.
Марни дождался, пока за ним закроется дверь, потом спросил:
— Ну и как вам?
— С учетом того, что я ничего не понимаю по-немецки…
— Правда? — он был очень, очень удивлен.
Всю дорогу и в отеле она говорила с персоналом по-французски. С Марни, впрочем, тоже — как и всегда.
— Абсолютная правда. Поэтому я не смогу рассказать вам много подробностей. Он был правдив, это точно, он очень рассчитывал на эти деньги, и был готов делиться информацией за деньги. И… он видел картину своими глазами, но не факт, что он знает, где эта картина находится.
— Ну ничего себе! И это без знания языка! — Марни откровенно восхитился.
— А вам-то он что рассказал?
— Что служил в доме человека, который некоторое время владел картиной. Но потом картина исчезла из дома, и он не знает, куда — продали ее, подарили, похитили или что-нибудь еще. Он дал нам информацию, будем проверять. А вам — огромное спасибо. По крайней мере, понятно, что он на самом деле в курсе вопроса и к его сведениям можно относиться серьезно.
И тут занавес открылся и начался второй акт.
Когда спектакль закончился, Элоиза была благостна и довольна. Все отлично. Опера, работа, вот опять же прекрасный кавалер… А в больницу еще только в понедельник. И ура.
— Что вы думаете об ужине? — спросил Марни.
— Думаю, что это будет правильно, — ответила она, не глядя на него, но улыбаясь.
— Вот и отлично. Поехали.
И они поехали ужинать.
03. Коньяк и сорочка
* 6 *
За ужином обсуждали оперу. Элоиза слышала «Тоску» несколько раз, на нескольких сценах и с разными исполнителями, а Марни уже доводилось бывать в венской опере, так что о чем поговорить, нашлось. И так бы оно все и осталось, но в тот момент, когда мясо было доедено, а десерт еще не принесли, Себастьен вдруг позвал ее танцевать.
— А пойдемте? — подошел к её стулу, взял за руку, коснулся пальцев губами.
— А пойдемте, — сказала она, снова не глядя на него.
Положила руку ему на плечо, продолжала очень тщательно «не глядеть». И не обращать внимания на его руки где-то на лопатках и его губы возле самого уха.
— В понедельник я в Риме встречаюсь еще с одним источником по нашей пропавшей картине, пойдете со мной?
- С удовольствием бы пошла, но не смогу. Я буду сильно занята, я ухожу в отпуск надолго, — ну вот, опять понедельник. А как хорошо было не помнить об этом!
— Точно, как я мог забыть, мне же говорили! Вы поедете к родственникам в Париж? Или в Шатийон?
— Нет, — тихо проговорила она.
— Но если вы с ними встретитесь, передадите от меня привет вашему дяде?
И тут плотину прорвало. Она взглянула на него, хотела вежливо сказать, что ничего не может обещать и вообще, но вместо этого расплакалась. Слезы как будто сами хлынули из глаз, и она ничего не могла сделать, чтобы их остановить. Она только тяжело дышала, хлопала ресницами, потом и вовсе зажмурилась, а слезы все текли и текли.
— Так. Понятно. То есть ничего не понятно, но пошли обратно за стол, — не отпуская Элоизу, Марни повел ее обратно к их столу в укромном уголке. Усадил, дал в руку бокал вина. — Пейте, — она молчала и всхлипывала. — Пейте, я сказал! — добавил он жестче и строже.
Она глотнула раз, другой.
— Простите…
— Да причем тут «простите»! Что случилось? — он спрашивал так, что не отвечать было невозможно.
— В понедельник утром я ложусь в больницу. На операцию. Сложную. Что дальше, я просто не знаю, — выдавила из себя она, и снова градом полились слезы.
— Вот так сюрприз, — он нахмурился. — И вы мне тут недавно пытались доказать, что все в порядке и вас свалило с ног легкое недомогание? Ладно, тогда сейчас возвращаемся в отель. Похоже, вы еще недостаточно выпили, чтобы говорить всё, как есть, а пить и рыдать лучше на своей территории.