Префект поклонился.
— Действительно, господин министр, нам удалось восторжествовать над трудностями, причиненными республике этой ужасающей кампанией по диффамации, — а ведь в моем департаменте она проводилась с особенной яростью и вероломством.
Господин префект имел в виду скандалы, разразившиеся у него в департаменте и серьезно затронувшие одного сенатора, двух депутатов, двух инженеров на государственной службе и двух финансистов, — так что эти последние бежали, инженеры попали в тюрьму, а членам парламента угрожало судебное преследование.
Господин министр опустил глаза, с выражением мужественной стыдливости. Префект продолжал восхвалять себя. Ему удалось хорошо провести муниципальные выборы, он надеется и на выборы в сенат. Он опытен в административном управлении. Пользуется доверием у республиканской партии. К нему благосклонны и сторонники правительства, его уважают монархисты и «присоединившиеся», его боятся социалисты. Одного лишь недостает ему для расширения деятельности и вместе с тем для поднятия личного престижа — офицерского креста Почетного легиона. Если бы господин министр, по случаю национального праздника…
— Возьму на заметку, — сказал министр. — Конечно, не могу ничего обещать и хоть сколько-нибудь обнадеживать. Нас засыпают ходатайствами. Подали вы свое?.. Так. Хорошо, сделаю все, что возможно.
Он встал.
— Только ради престижа, — сказал г-н префект Вормс-Клавлен, откланиваясь. И вразвалку пошел к дверям, предоставляя обозрению министра свою курчавую голову, украшенную парою ушей в виде ручек кофейника. Тут министр подумал: «Умный чиновник! Но его портит что-то… что-то неопределенное…»
УТЕШИТЕЛЬНОЕ ЗРЕЛИЩЕ
В этот день баронесса де Бонмон пригласила к пяти часам кое-кого из своих светских знакомых в связи с новым благотворительным начинанием. Собравшееся общество состояло из добрейшей г-жи Орта, Жозефа Лакриса, маленького барона и нескольких видных членов прежних роялистских комитетов, в том числе Анри Леона, молодого Гюстава и блестящего Лижье, офицера запаса и адвоката при апелляционном суде — того самого, что, выступая во время маневров по делу своих подзащитных, членов конгрегации, накинул на себя адвокатскую мантию, не сняв мундира офицера- артиллериста, и прямо-таки ослепил председателя Куакто. Все эти господа больше не участвовали в заговорах. И не потому, что побаивались верховного суда. Просто они подражали бездействию своего короля в ожидании лучших дней. Даже сам Жозеф Лакрис принял доктрину лояльной агитации.
Было решено, что благотворительное начинание, осуществляемое заботами баронессы де Бонмон, отнюдь не должно иметь политического характера и участвовать в нем могут все благомыслящие люди, за исключением только дрейфусаров, как недостойных. В самом начале заседания Жозеф Лакрис выступил с либеральной декларацией:
— Будут представлены все честные направления.
Лижье красноречиво изложил доводы в пользу благотворительной деятельности. Надо ведь как-то помогать несчастным и не уступать социалистам монополию на то, что они называют солидарностью, а мы именуем гораздо более красивым словом — милосердие.
— Нельзя отрицать, что бедняки отличаются склонностью помогать тем, кто еще беднее их самих, — сказал он, — тут нет ничего удивительного! Бедняк может без ущерба для себя отдать свое достояние другому. В сущности это совершенно естественно. Если те, что с трудом перебиваются со дня на день, чем-либо жертвуют, обычное их положение не меняется. Бедняки не расчетливы. Да и зачем им расчеты? А вот богатым людям надлежит действовать благоразумно. Помогать беднякам, имея состояние, — задача трудная и поистине сложная. Урезать разумно составленный бюджет, в котором учтена возможность даже неожиданных доходов, растратить частицу хорошо уравновешенного целого — вот что требует расчета и раздумий. Благотворительность богатых людей — да ведь это настоящее искусство, и весьма трудное. Чем больше у тебя денег, тем больше они любят счет.
— Как это верно! — вздохнула баронесса.
— Да еще, надо добавить, лишь только возникает вопрос об оказании кому-либо помощи, богатые люди сталкиваются с самыми ужасными проблемами. С тревогой вопрошают они себя, могут ли они следовать движению своего сердца, должны ли уступать велениям жалости, иначе говоря — имеют ли они право благотворительствовать. Надо признать за ними это право!