Может быть, Кон и добился бы чего‑нибудь, если бы он развернул свое наступление вокруг тех недостатков, действительных или мнимых, которые возбуждали политические страсти в нашей округе. Элементарное политическое чутье должно было бы подсказать ему это. Может быть, оч и сам это чувствовал, но уж так сложились его отношения с соседями, что он ринулся напролом, очертя голову и утратив всякий политический здравый смысл.
Мы олицетворяли собой в его глазах Человечество, каким оно ему представлялось в самые мрачные минуты — ограниченным, самодовольным, готовым клюнуть на самую дешевую приманку.
Наконец мистер Бирмингэм подошел в своей речи к вопросу о том, что сделало правительство для нас, землевладельцев. Нам казалось, что оно сделало не так‑то много. Но мистер Бирмингэм разъяснил нам, что только благодаря предусмотрительности правительства мы избежали опасностей, подстерегавших нас на каждом шагу. Потребовались огромные усилия, чтобы оградить наши интересы на внешних рынках, и приходилось постоянно быть начеку, чтобы раскрыть козни зловредных возмутителей спокойствия, своих собственных и иностранных. Наши сомнения растаяли как дым. Да, теперь мы многое увидели в новом свете!
— Брисбенским безработным от этого не легче!
Снова Кон!
— Замолчи ты, большевистское отродье!
Это выкрикнула миссис Фуллер. Ее муж, Билл Фуллер, служил на телеграфе до того, как решил осесть на землю.
Слова миссис Фуллер были встречены одобрительным смехом.
— Так его, миссис Фуллер!
Кон вскочил на ноги, лицо его было мертвенно бледно, как у человека, честь которого публично отдали на поругание.
— Не называйте меня большевиком, миссис! — крикнул он.
К представительницам прекрасного пола Кон всегда относился почтительно, и то, что оскорбление нанесла ему женщина, страшно потрясло его. Потому его слова звучали скорее жалобно, чем гневно. Окружающие восприняли это как поражение Кона, и его это подхлестнуло еще больше.
Мистер Бирмингэм достиг кульминационного пункта своей речи— он говорил о том, что правительство собирается еще сделать для нас, землевладельцев. Это звучало почти как рождественский рассказ, и мы, затаив дыхание, слушали его заманчивые обещания.
— А про локаут в Маунт — Джеральде забыли?
Выскочив из повозки, Кон зашагал меж сидящих на траве людей. Чья‑то рука протянулась, чтобы задержать его, но он с силой оттолкнул ее. Это напоминало библейскую сцену — явление непризнанного пророка среди толпы. Мистер Бирмингэм и Кон заговорили одновременно. Но в груди Кона бушевало пламя, и голос его звучал с нарастающей силой.
— А эпидемия среди сборщиков сахарного тростника? А процент смертности в шахтах? — Кон рисовал перед нами картину политической и промышленной истории последних трех лет, а знал он ее досконально. — Что, забыли все подлости, все обиды, черт вас дери? Вылез на трибуну, жулик, тебе бы только ребятишек целовать, подлизываться к их родителям, только и думаешь, как бы побольше голосов собрать! А вы чего тут сидите, как дураки, думаете, больше получите, если будете стоять на задних лапках? Нет, для этого надо бороться! Конечно, вам ни до кого дела нет, пусть другие хоть подыхают — вам все равно! — Кон теперь стоял у трибуны, лицом к толпе, было ясно, что он решил повернуть собрание по — своему. Он уже больше не задавал вопросов, он сам произносил речь. Голоса мистера Бирмингэма было совсем не слышно.
Чем ближе Кон подходил к трибуне, тем сильней нарастал гул в толпе; одни вскакивали с мест, требовали, чтобы Кон остановился, другие продолжали сидеть в настороженном молчании, переводя взгляд с трибуны на Кона и с Кона на его противников.
— Головой его вниз, в отхожее место! — закричали сразу несколько голосов.
Джо Синклер, сидевший рядом с кандидатом, вскочил и принялся бурно жестикулировать, указывая в сторону речки, протекавшей у подножия холма. Группа людей уже надвигалась на Кона, и Джо Синклер соскочил с подмостков и повел их в наступление.
Кон огляделся вокруг в поисках средств защиты. К счастью, неподалеку от него торчал из земли обгорелый ствол молодой сосны. Кон выхватил его одним рывком. Он увернулся от Джо, то ли случайно, то ли удивительно ловко подставив ему подножку, и остановился у кучи шпал, опершись на них спиной. Лицо его было так бледно, что даже губы помертвели, глаза метали молнии, а в руках он сжимал дубинку, готовясь нанести удар.
Противники, конечно, одолели бы Кона, но прежде чем первый из них отважился отведать дубинки Кона, толпа всколыхнулась и несколько человек двинулись на выручку Кона; их было меньше, чем его противников; и одним из этих людей был, к своему удивлению, я. Я не забыл нашей размолвки, и когда Кон обрушился на кандидата правительственной партии, слова его не вызвали во мне ничего, кроме смешанного чувства враждебности и раздражения. Я со злорадством наблюдал, как Кон шел на открытый конфликт, но как только ему пришлось туго, я забыл обо всех своих обидах. Когда дело дошло до решающей схватки, я инстинктивно стал на сторону Кона: очень уж мне не понравились те, кто на него напал.