ГЭВИН КЭЙСИ
ГОВОРЯЩИЙ ЗАБОЙ (Перевод М. Михелевич)
Все недоразумения между Биллом Лоутоном и Джимом Спэрроу пошли с тех пор, как Билл узнал слабое место своего напарника. Год проработали они бок о бок дробильщиками на руднике, прежде чем Билл сделал открытие, так круто изменившее их отношения. Но, как говорится, чему быть, того не миновать… Началось это в тот памятный вечер, когда сменный десятник снял их с семисотого горизонта и поставил в большой забой на горизонте в тысячу двести футов.
Билл хорошо знал шахту. Ему уже случалось работать на этом горизонте, так что его такая перестановка не смущала. Зная выработки вдоль и поперек, он шел впереди, даже не вглядываясь в освещаемое лампой пространство. Проходя мимо ската, он крикнул напарнику, чтобы тот поостерегся. А когда в четверти мили от ствола послышалось обычное на этом горизонте рокотанье, Билл и ухом не повел. При переходе из туннеля в огромную темную камеру он, не оборачиваясь, заметил:
— Местечко вполне приличное, Джим. Воздуху тут вдоволь, а я, знаешь, люблю, когда воздуху много.
Тут он оглянулся: Джима как не бывало.
В первую минуту Билл испугался, но затем шорох скатывающейся гальки и мелькнувший вблизи огонек успокоили его.
Джим вынырнул из темноты и поставил лампу на каменную глыбу позади себя так, что свет падал ему на спину, оставляя лицо в тени.
— Что там у тебя стряслось? — спросил Билл. — Нагнал ты на меня страху.
— Ничего, — отозвался Джим. — Просто место незнакомое.
Билл, не дожидаясь ответа, двинулся было дальше, но тут, уловив в голосе напарника какую‑то странную дрожь, остановился. Он приподнял лампу, и теперь свет бил Джиму прямо в лицо. Тот даже не зажмурился. В его неподвижных, широко раскрытых глазах застыли напряжение и тревога; бледное лицо было перекошено от страха.
— Вот те на! — воскликнул Билл. — Ты, брат, сейчас прямо на привидение смахиваешь. Да что с тобой?
— Ничего, — повторил Джим. — Просто забой этот… какой‑то чересчур разговорчивый, а?
Билл от души рассмеялся, и отголоски его смеха, прокатившись под сводами, слились с отдаленным глухим рокотом, напоминавшим о том неприметном движении, которое непрестанно совершается в недрах земли. Для отуманенного страхом сознания Джима этот смех был отзвуком угрозы, которая чудилась ему во всем. Он был совершенно бессилен перед чувством страха, сковывавшим его. Билла это, признаться, даже позабавило. И в самом деле, разве не забавно, когда бывалый горняк, не первый год работающий под землей, воспринимает всерьез вздорные угрозы укрощенной земли! Билл, например, давным — давно перестал обращать на такие пустяки внимание.
И впервые в жизни Билл ощутил сладость от сознания своего превосходства над товарищем, за которым прежде не замечал слабостей — разве что те, какие у мужчин обычно в чести.
— Да брось ты, — сказал он. — Этот забой лет двадцать уже «разговаривает» и еще лет двадцать проговорит. Ну и шут с ним! Разговор— разговором, а на поверку это самое безопасное место по всей округе. Тебе бы, друг, следовало это знать.
Знать‑то Джим знал, и все же не от облегчения, а от досады прихлынула сейчас кровь к его щекам. Не проронив ни слова в ответ, он поднял лампу, и вскоре оба напарника принялись за дело, внося толику своего труда в общий труд, что ведется в земных глубинах.
Между тем из бескрайней черной мглы забоя все вырывался протестующий голос земли. Рокот теперь звучал каким‑то глухим стоном. Иной раз даже небольшой камешек, сорвавшись с толщи породы и с зловещим шуршаньем упав на отбитую руду, поднимал оглушительный грохот, стремительно скатываясь вниз, на самое дно шахты. Всякий раз при этом мышцы Джима напрягались до боли, на лбу вы ступала испарина, и только справившись усилием воли со своими расходившимися нервами, он мог вновь приняться за работу.
Не будь Билла, Джим уволился бы в первую же неделю. Именно так, неожиданно, он ушел с последнего своего места, прежде чем кто‑либо догадался о причине. А место было хорошее, условия выгодные. Но и там порода тоже день и ночь «разговаривала», грозила, перемещалась вопреки своей обманчивой неподвижности. Она неумолчно скрипела, скрежетала, стонала, так что под конец это удивительное явление природы стало представляться Джиму неким. приговором судьбы. Какие‑то почти внятные голоса предвещали неминуемую катастрофу. Долгое время порода со всех сторон наступала на Джима, душила, пугала, прежде чем он наконец не поклялся, что больше в эту шахту — ни ногой. У него уже вошло в привычку подолгу, не отрываясь, всматриваться в неподвижную толщу породы; точно завороженный, глядел он до тех пор, пока — мерещилось ему — она не начинала оползать, распадаться бесформенным и, кружащимися темными пластами, которые в каком‑то бешеном вихре неслись прямо на него.