Жизнь, окружающая христианина, часто бывает жестокой, и стояние за правду подразумевает противление злу. И в этом смысле воин, сражающийся за Веру, Царя и Отечество (была такая дивная формула в нашем государстве) и убивающий на поле брани, является воином Христовым. Солдат же, тешащийся собственной жестокостью, тяжко согрешает и подлежит епитимье. Но тот, кто защищает Отечество или просто по долгу службы исполняет возложенный на него приказ, от которого не имеет права отказаться, потому что иначе вместо него другой пойдет этот приказ исполнять, не подлежит осуждению.
Несколько лет назад было опубликовано соболезнование, выраженное Церковью по поводу смерти Сталина. Можно ли считать это ярким примером конформизма Русской Православной Церкви в годы советской власти?
Соболезнование о смерти Сталина было опубликовано не сейчас, а в год его смерти. Тогда же служились панихиды по нему во всех православных храмах. Но учитывание общественно-политических реалий своего времени всегда было неотъемлемой частью церковной жизни. Нравится нам это или нет, однако советская власть до последнего десятилетия в нашей стране являлась единственной. Пока у Церкви была возможность рассуждать, прочна эта власть или нет, она противилась ее установлению. Мы знаем, что и святой Патриарх Тихон, и множество архиереев, простого духовенства, мирян, как могли, противодействовали воцарению беззакония и безбожия.
Но когда советская власть утвердилась как государственная форма правления, а не как банда разбойников, тогда тот же Патриарх Тихон, исходя из того, что любая власть попущена Богом, по нашим ли грехам или по какому-то неведомому нам Промыслу, стал искать пути ежели не доброго, то, по крайней мере, реалистического с ней сосуществования. Иначе и быть не могло. Что же касается чрезмерных компромиссов или как бы даже раболепства перед правящей властью, которые видятся в нашей церковной жизни 40-70-х годов, то надо прямо сказать, что если бы не было всех этих, иных из нас смущающих по форме, реверансов в сторону власть предержащих, то легальное существование Церкви в те годы было бы просто невозможно. И тогда православные лишились бы возможности крестить детей, отпевать своих близких, хотя бы изредка исповедаться, причаститься, помянуть тех, о ком хотели бы помолиться. И все это было бы значительно страшнее, чем та видимая нечистота одежд, которая приобреталась из-за всех этих телеграмм соболезнования, поздравительных приветствий и официальных докладов.
До сих пор распространяются слухи о непосредственном сотрудничестве некоторых священнослужителей с КГБ. Как сегодня Церковь относится к тому, что списки имен крещаемых должны были в обязательном порядке передаваться органам?
Списки передавались не в КГБ, а в структуры Совета по делам религии. Можно, конечно, говорить, что это одно и то же, но ведь был создан специальный государственный орган. В хрущевские годы (кстати, не раньше) государство начало требовать, чтобы все крестины, все требы регистрировались. Что можно было сделать? Видимо, только то, что и происходило в реальной церковной жизни. Те, кто не боялись нести крест исповедания, пострадать, если потребуется, за Христа (а таких, надо сказать, было немало), по-прежнему продолжали крестить детей, отпевать близких. Кроме того, огромное количество священников множество крестин совершали тайно: либо в храме, но без регистрации, либо дома.
Я хорошо помню московскую церковную жизнь начала 80-х годов, когда регистрация каждых вторых крестин, особенно если это был не младенец, а взрослый человек, так или иначе не производилась. И я не знаю, что еще другое в те годы можно было бы сделать.
Что же касается досмотра за верующими, то, действительно, почти при каждом храме был назначен от органов некий уполномоченный, который особенно и не старался подделаться под православного. Однако верно и другое - и, видимо, в этом суть вопроса — что помимо внешнего контроля предполагался и более страшный контроль. Я имею в виду добровольное или недобровольное — путем принуждения, угроз — сотрудничество с КГБ некоторых церковных людей, которое могло выражаться в предоставлении той или иной информации о так называемых неблагонадежных с точки зрения властей верующих.
Сотрудничество с КГБ означало еще и необходимость доводить до сведения органов то, что верующие говорят на исповеди?
Я не думаю, что кто-то на исповеди каялся в злодейском заговоре против советской власти, или в написании антисоветских романов, или в хранении и распространении диссидентской литературы. КГБ интересовало само присутствие тех или иных людей в храме. И в основном собиралась информация, связанная с зарубежной деятельностью Церкви. Но поскольку работа, направленная на разложение церковной жизни, на ее ликвидацию, нашим атеистическим государством в тех или иных — мягких или жестких - формах всегда проводилась, то попытка подобрать по возможности компромиссные, неяркие, как тогда говорилось, «нефанатичные» кадры духовенства за долгие годы советской власти давала свои плоды. А те священники, которые не шли ни на какие компромиссы, либо высылались служить куда-то подальше от центра, либо подвергались жестким административным мерам взыскания. Впрочем, читая документы Совета по делам религии, ныне открытые, видно, что и в 60-е, и в 70-е, и в 80-е годы оперуполномоченные постоянно жаловались на архиереев, которые вопреки установленным сверху приказам ездили по приходам, старались служить там, где народа поменьше или где храм был под угрозой закрытия; на священников, которые подавали одни сведения о требах, а на деле совершали их неизмеримо больше, занимались катехизаторством, организовывали молодежные приходские хоры и т. д. Церковная жизнь прорывалась вопреки всем государственно-административным преградам, хотя, безусловно, за годы советской власти Церкви пришлось принести большие жертвы ради того, чтобы она не была уничтожена. И не надо скрывать, что были священнослужители, которые в своих компромиссах с правящей властью зашли слишком далеко. Они, а не Церковь должны в этом каяться.