Федор покрылся краской стыда, почувствовав себя малышом, укравшим со стола конфету, и пойманного на этом безобразии мамой, делающей вид что она сердится, а на самом деле смеющейся внутри, над своим, неуклюжим отпрыском. Он подсел к оборотню, скрестив по-турецки ноги, и также, уставившись немигающим взглядом в костер, спросил:
– Ты действительно считаешь меня ничтожеством?
– Какое имеет значение, что я думаю? Главное, что я буду о тебе думать, когда ты станешь совершать поступки. Нам идти по этой жизни вместе. Так начертано судьбой. Ты молод, и я молод, хотя старше тебя в десять раз, и мы еще глупы. Придется взрослеть и умнеть вместе.
– Сколько тебе лет? – Почему-то оговорка собеседника, о возрасте, заинтересовала нашего героя больше всего.
– Это имеет значение? – Тот перевел взгляд от костра на Федора. Тот пожал плечами, изобразив таким жестом: «Нет. Но все же?». – Сто сорок два. Я еще очень юн.
– Сколько!!? Юн!!? – Парень даже подпрыгнул, непроизвольно вылупив глаза. – Ты шутишь?
– Твой вопрос странен, как и странна твоя реакция на мой ответ. Ты что, не знаешь, что оборотни живут очень долго? От куда ты вообще такой свалился. В твоем мире что, нет духов и жителей кромки?
– Нет. – Все еще хлопая удивленными глазами ответил Федор, и снова сел. – Расскажешь?
– Нет. – Отрезал тот. – Надо спать, завтра трудный день. Нам нужен отдых.
И подбросив охапку хвороста, и отвернувшись, лег, свернувшись калачиком, мгновенно уснул. Федор долго смотрел как тот посапывает, вспоминая дом, и заново переживая первую встречу с этим миром. Переосмысливал последнюю, подслушанную информацию, пока и сам не уснул, также свернувшись калачиком, и прижавшись, спиной к спине, к вздрогнувшему, от прикосновения, новому другу.
Утро встретило нашего героя стуком зубов, и холодной росой. Кастер давно потух, а разжечь его было нечем, спичек не было, так же как и волшебных пальцев колдуна, а других способов Федор не знал. Вулу вообще ничего этого было не надо, создавалось впечатление, что на него утренняя прохлада вообще не действовала, и он с улыбкой наблюдал, как его друг прыгает, и хлопает себя по плечам, и разгоняя кровь, пытается согреться.
Дальше была дорога. Трудная, с иссушающим жаром летнего солнца зноем, и ночным, пробирающимся в самую душу, холодом. Длинными переходами на ноющих от усталости ногах, от одного ручья, или озерца, до другого, где хрипящее зноем горло глотало, и наполняло живот, такой вкусной, холодной водой, что воспоминания о какой -то там противной Кока-Коле, вызывало отвращение.
Ночевки под открытым звездным небом, на голой земле. Еще совсем недавно, изнеженное тело получило бы воспаление легких от подобного издевательства, но нет, даже банальный насморк не стал беспокоить нашего героя.
И наконец мясо. Сырое соленое, стекающее по рукам и подбородку, теплой еще кровью.
Первый раз съесть такое безобразие, его заставил Вул. Первое отвращение от разделки приносимой оборотнем добычи у Федора прошло довольно быстро, уже третьего зайца он освежевал, пусть и неловко, но вполне уверенно. Но вот съесть его, еще теплого, без обработки огнем, было выше его сил.
– Для того, чтобы жить, ты должен есть. – Рычал на него Вул. – Если ты не будешь этого делать, то упадешь от истощения. Ешь, или мне придется тебя кормить насильно. Побори в себе отвращение. Питаться испорченной огнем пищей, это неправильно. Это всего лишь привычка, которую ты должен пересилить, и исправить.
Но как он не грозил и убеждал, Федор не мог заставить себя засунуть в рот сырой кусок мяса. В итоге оборотень выполнил свое обещание и насильно накормил парня, скрутив его, и усевшись на грудь. Зажав, сложенные вдоль тела руки коленями, он пихал в рот нашего героя куски с капающей с них кровью и сжимал челюсти, заставляя того глотать. Конечно, после этого отвращение не прошло, но мясо уже воспринималось не так отвратительно, и не вызывало особо сильных, рвотных позывов, да и осознание того унижения, которому он подвергнется при отказе добровольно принимать пищу, заставило смирится со столь необычным для него рационом.
Уже на третий день пути, он воспринимал такое сыроедение, как само себе разумеющиеся. Не сказать, что с удовольствием, но вполне себе, с нагулянным в дороге аппетитом, обедал солоноватой, сырой, добытой оборотнем, и самолично разделанной дичью.
До горда они добирались шесть дней. За это короткое время Федор окреп. Ноги уже не гудели, при дальних переходах, дыхание не сбивалось, а плечи расправились. Тело приобрело бронзовый загар, а лицо поменяло детское выражение всеобъемлющей любви и любознательности, на суровое восприятие действительности. Наверно, если бы он посмотрел на себя сейчас в зеркало, то не узнал бы собственное отражение, на столько он изменился за это короткое время.