— Да говори ты что хочешь. Какая нам разница. Прервал очередной монолог Ильки оборотень, махнув на него рукой. — Иди отсюда, нечего тут подслушивать.
— Не. — Вдруг рассмеялся тот, словно сверчок заскрипел. — Не пойду, у вас интересно. И подслушивать тут легче чем из щели.
Дверь скрипнула, и на пороге появился щербатый. Вы во что, тут, мою избу превратили негодники. — Заорал он грозно, прямо с порога. — Ну-ка брысь отсюда все, кроме Федограна. Тому можно, он болен еще. — И вдруг заметил шишка. — А ты вообще, чего тут делаешь. Тебя не видно не слышно быть должно, а ты на лавке байки травишь. Брысь в щель, и не высовывайся.
— Сам в щель полезай, умник. А мне и тут неплохо. А на виду я потому, что меня вон тот бугай словил. — Голова гостя мотнула ушами в сторону Бера. — А теперь я и сам не хочу уходить. Мне так за ними подглядывать удобней.
— Ладно тебя не переспоришь, а остальные вон пошли отсюда.
Влияние этот знахарь в городе имел огромное, больше даже чем сам воевода. Служителя Перуна боялись все, хотя непонятно почему. За всю историю его проживания, он никому и никогда, ничего не сделал плохого, кроме только может быть того, что крепко обругал, а вот добра от него видели все, каждый отметился приходом в его избу с болячкой, и никому, с виду злобный дед не отказал.
И потому, не смея спорит, пожелав скорейшего выздоровления, и пожав на прощание руки друг-другу, посетители ушли. Щербатый же, присел молча возле стола, на скамью, высыпал из сумки кучку травы, и не обращая никакого внимания ни на кого, молча, стал перебирать.
— Нет, так не интересно. Скучно так. — Шишок заходил по краю лавки, на которой лежал наблюдающий за ним и улыбающийся Федор. — Что тут смешного. — Маленькие глазки злобно зыркнули, а их хозяин, резво спрыгнул на пол и нырнув в щель, исчез.
— Наконец-то. — Развернулся волхв. — Никак от него не отделаешься. Только молчать при нем и внимания не обращать, он тогда интерес теряет и уходит. Вот ведь сплетник назойливый. Как с ним воевода общий язык только находит, ума не приложу? Давай ка я тебя погляжу. Сесть сможешь?
Ловкими движениями знахарь распеленал стягивающую Федора повязку, потыкал в ребра пальцем, смотря в глаза, приложил к груди ухо, и удовлетворенно крякнув, достав с полки горшок с вонючей мазью, обильно смазал покрытое синяками тело, и вновь обмотал повязкой, но уже не так туго.
— Пару дней полежишь еще, и в баню пойдем, через порог тебя протащу, попарю с травками, как огурчик станешь.
— Как это через порог? — Не понял парень.
— Дурная голова. То первое лекарство, оно… — Что оно он договорить не успел. Из щели вылез шишок, и ловко запрыгнул на лавку.
— Вернулся я. — Довольно произнес он.
— Вижу. — Буркнул дед. — Чего надо опять?
— Тут сейчас интересно будет. Дочка Елея идет. Кр-аасная вся. Волнуется. Он потер ладошками.
— Терпи. — Только и смог, загадочно хмыкнуть дед парню, улыбнувшись. — Пойду я к Яробуду загляну, ногу у него деревянную сводит, посмотреть надо, да медку в харчевне прихвачу, для смазки. — Засмеялся и вышел за порог. И уже оттуда зазвучал его голос. — Заходи дочка, заходи, очнулся он. Только не на долго. Тяжело ему еще — долго-то. Пожалей Юношу.
— Я только гостинец передам. — Прозвучавший в ответ голос заставил сжаться сердце юноши, и покраснеть.
— Начинается. — Довольный шишок, перебрался к стенке, и облокотившись вытянул ноги.
В дверь тихонечко постучали, и не дожидаясь ответа приоткрыли. В образовавшуюся щелку заглянула голова Алины.
— Я не сильно помешаю. — Ее голос прозвучал неуверенно и взволнованно.
Хотя Федор и ждал ее, но всеравно вздрогнул, словно пробитый электрическим током, он попытался подняться, но сделал это слишком резко, от чего ребра скрутило болью, и он упал назад с тихим стоном.
— Ой родненький, воскликнула девушка, и птицей влетела в избу, замерев напротив лавки, не зная, чем помочь. — Больно?
Больно? Да за одно только слово «родненький», слетевшее с ее губ, Федор готов был стерпеть в сто, нет в тысячу раз большую боль, чем сейчас, да что там говорить, он умереть был готов. Но ничего подобного сказать не смог, а лишь промямлил:
— Терпимо.
— Я тут гостинцы принесла. Батюшка передать велел. — Зарделась она румянцем.
— Батюшка… — Заскрипел сверчком, изображавшим смех, недавний пленник. — Вот бы он удивился, этот батюшка, услышав, что от его имени гостинцы носят.
Он еще, что-то хотел сказать, но получил пинок от парня, и улетев к противоположной стене, грохнулся на пол, но совершенно не обиделся, а рассмеялся и сел, навострив уши. — Вы не стесняйтесь, считайте, что меня тут нет. Продолжайте.
— Кто это? — Девушка округлила глаза и побледнела.
— Шишок это. Сволочь редкостная. — Буркнул Федор.
— Надо же, а я думала, что они только в сказках существуют. Какой смешной, и милый. Его можно погладить?
— Чего меня гладить-то, что я кот. Хотя. Валяй гладь. Меня еще никто никогда, не гладил. Мурлыкающему племени это нравиться, может и мне хорошо будет.
Он быстро вернулся на лавку и замер в ожидании. Девушка осторожно провела по шкурке.
— Хорошо. — Илька закатил глаза. — Давай еще. Смелее. Здорово, еще за ухом почеши. Ох хорошо. Все красавица, от ныне я твой домашний шишок. Мне много не надо, погладишь иногда, да чего ни будь сладенького в уголочке положишь. А уж я расстараюсь. Вот прямо сейчас и займусь. — Он стрельнул глазами на Федора. — А этого не гладь, от него пользы всеравно никакой нет, от болезного. Ладно, побежал я, надо еще с домовым, что у вас с батькой в избе живет познакомиться, нам теперь вместе с ним за порядком следить.
Он спрыгнул и скрылся в щели.
— Вот ведь балабол. — Усмехнулся Федор.
— От куда он тут? — Улыбнулась девушка в ответ.
— Не знаю, Бер поймал. Лучше бы он его не заметил.
Быстрое посещение больного продлилось более двух часов, и закончилось нежным, но быстрым, застенчивым поцелуем прекрасных губ в щеку, на прощание. И если бы вы спросили, о чем они разговаривали? Наш герой не ответил бы. Он не помнил.
Глава 13 Помолвка
— Сволочь! Гад! Убью! — Полено полетело вслед ныряющему в крысиную нору шишку. Кипящий ненавистью Яробуд плевался яростью, не зная на кого ее выплеснуть, так как объект его такого неадекватного состояния, позорно сбежал под землю. В воротах стояли трое друзей, еле сдерживающих смех, и воевода — свидетель происходящего на их глазах цирка.
Сегодня наши герои отправлялись в первое своей жизни ответственное задание, которое, не было сложным, но тем не менее являлось исключительно ответственным. Наверно расскажу все по порядку.
Хотя время, прошедшее, с момента последнего повествования, и до происходящих на данный момент событий, не имело в своей основе, каких-то важных судьбоносных событий в жизни города, но пропустить его, я считаю неправильным. Этот отрезок, более детально показывает, как поменялось, в следствии попадания в далекое прошлое, мировоззрение нашего героя, и что влияло, в дальнейшем, на его поступки.
Двадцать дней Федогран пробыл в избе волхва. Все это время старый знахарь его лечил. Менял тугую повязку, натирая тело парня мазями, поил настойками трав, отвратными на вкус, но тем не менее такими же действенными, как и лекарства двадцать первого века, если не более эффективными. Так же юноша был жесточайшем образом пропарен в бане, после чего, протащен через порог парной, в полуобморочном состоянии.
Как! Вы не знаете, что это такое? Тогда расскажу. Это древний, священный ритуал. Он заключается в том, что распаренного больного, хлестали собранными в определенном порядке, из разных сортов дерева и трав, вениками, намазав несчастного медом. Такими вот действиями выгоняли из последнего всю хворь, и всех злых духов, способствующих болезни. Затем, под пение славящих гимнов, славящих богов, перетаскивали, почти теряющего от жара сознание человека, через порог парной, непременно спиной вниз. По общему мнению, существовавшему в то время, вся гадость, изгнанная из тела, таким изуверским способом, оставалась в парной, и не смела выйти, из дверей бани, где порог был заговорен знахарем, а уж тем более самим волхвом, и таяла, оставаясь запертой внутри, в освященном пару.