Ещё вчера вечером Степан Егорович Лысухин пьяно плакал в полусгнившем (чтобы пережить зиму, нужно успеть до холодов поменять нижние венцы сруба) домишке на окраине Пензы. А что ему ещё оставалось делать? Сокращение Советской Армии на два миллиона человек сделало его, боевого офицера, человеком без будущего. Дослужился до звания майора, но это был «потолок», поскольку звёзд с неба не хватал и ни в какую академию поступать не желал. Ну, может быть, ближе к пенсии из командира батальона Т-44 сможет ещё дорасти до зампотеха полка. Как он считал, пока Хрущёв не решил сократить армию сразу на два миллиона человек. А потом и вовсе заговорил про сокращение ещё на миллион двести тысяч.
В первую очередь, конечно, под сокращение попадали больные, выслужившие военный стаж и «совершившие проступки, несовместимые со званием советского офицера». Но добивали до требуемого количества увольняемых ещё и честными служаками, каковым считал себя Лысухин, успевший после окончания военного училища с боями дойти от Вислы до Берлина.
Это во время войны звания и должности сыпались, как из рога изобилия: кое-кто из его однокурсников умудрился всего за полгода из командиров экипажа «добраться» до ротного. Но не он, возглавивший взвод «тридцать четвёрок» буквально 1 мая, за несколько часов до того, как немцы в Берлине начали сдаваться. А в мирное время карьера военного очень замедлилась. Очень! Поэтому и не ждал, что когда-нибудь наденет на голову каракулевую папаху.
И тут — это чёртово сокращение. А поскольку увольняли его далеко не в первых рядах, устроиться на гражданскую работу оказалось очень непросто, поскольку другие офицеры, вышвырнутые из армии (для себя Степан определил этот процесс именно таким словом), успели ухватить всё то, на что он мог бы претендовать.
В военном городке уволенным жить не разрешали, требовалось самостоятельно искать жильё там, куда семья офицера намеревается перебраться. Посоветовавшись с женой, решили ехать в областной центр, где когда-то жили её родственники. Но тех в городе больше не было: завербовались на какую-то стройку в Сибири. С трудом сумели снять домишко, где до недавних пор, царствие ей небесное, обитала какая-то бабулька. И устраиваться кочегаром в котельную на зарплату, которой едва-едва хватало на прокорм.
С горя начал попивать, а поскольку, выпив, становился мрачным и злобным, через полгода Нюра ушла вместе с детьми. Нашла «кавалера», назначенного начальником цеха на открывающийся где-то в Красноярском крае завод, и помахала Степану Егоровичу ручкой. Так что поводов для того, чтобы накануне выходного дня выпить в одиночку бутылку водки и поплакать над своей судьбинушкой, только добавилось.
Утром, когда нестерпимо болела голова и подрагивали руки, он начинал ненавидеть себя. За то, что сломался под ударами судьбы, за то, что он, некогда не боявшийся летящих навстречу ему вражеских снарядов, теперь боится, до спазмов в желудке боится так и остаться до конца жизни никому, кроме собутыльников, не нужным спивающимся кочегаром. Ненавидел себя и тяжко вздыхал, вспоминая войну, во время которой он был… счастлив. Счастлив от осознания того, что делает великое дело. На своём крохотном кусочке, но в единении с другими такими же молодыми, смелыми, задорными парнями, объединёнными мечтой добить врага и зажить, наконец-то, в мире. Мечтой о том, что мир после Победы будет другим: более справедливым, более счастливым, более приветливым к ним всем. Эх, сколько бы он лет этой постылой, одинокой жизни отдал за то, чтобы снова окунуться в ту фронтовую атмосферу!
Сотрудника военкомата, принимавшего у него документы при постановке на учёт по новому месту жительства, Лысухин узнал. Но, привыкший за два года к тому, что день ото дня в его жизни всё становится только хуже (думаете, невесть какому начальству над кочегаром нравится, когда их подчинённый иногда выпивает даже на работе?), посчитал, что у военкоматского возникли какие-то вопросы по тем самым документам. И теперь ему, небритому и похмельному, придётся тащиться, чёрт знает куда, чтобы разбираться в этом.
Тащиться действительно пришлось. Но не ради документов, а ради беседы, которую с ним хотел провести недавно назначенный «спецуполномоченный». А тот совершенно ошарашил майора танковых войск в запасе неожиданным предложением, сделанным после десятиминутного разговора «за жизнь». В ходе которого Лысухин в сердцах и ляпнул, что даже на фронте ему жилось лучше, чем сейчас.