Пока стояли за мини-пончиками — влажными, теплыми, с корицей, кульминация каждой поездки в луна-парк «Табун», — Лора пошла вперед, вдоль очереди, а отец остался. Она вдумчиво изучила меню на доске, после продолжительных размышлений выбрала «Большой пакет», побежала обратно, и тут ей что-то попалось под ноги. Двадцать долларов.
Примчалась к отцу, задыхаясь:
— Гляди!
Восторг ее, впрочем, оказался краток.
— Миленькая, — сказал он, — это не наше, нельзя это брать.
И они пошли вдоль очереди и всех спрашивали, не терял ли кто двадцатку. Один за другим все отвечали «нет», а потом они наткнулись на толпу ухмыльчивых подростков.
— Ага, — сказал один. — Моя.
Уходя, Лора слышала, как подростки смеялись.
— Это не их, — сказала она, совсем надувшись.
— Возможно, — сказал отец. — Но точно не наша.
И она потерялась где-то в бреши между «возможно» и «точно» — остаток вечера псу под хвост. Шагая с отцом по луна-парку, разобиженная рука в его руке, мимо киосков «орел или решка» и призов за «дартс», Лора про себя вела учет всему, что могла бы купить на утраченную двадцатку:
снежный шар с конным полицейским
бандану со стразовым приветствием «Салют, чувак!»
веер открыток для бабули
розовое облако сахарной ваты
светящийся в темноте блокнот, на обложке провозглашающий «Табун» «величайшим шоу на земле»
медвежонка в старческих очочках а-ля Румпельштильцхен
пластмассового ковбоя-копилку
билет на «Всевидящего оракула»
кучу блестящих резинок для волос, блеска для губ и светящихся браслетов
По сторонам уплывали возможности, а Лора все выглядывала ухмыльчивых парней, выхвативших двадцатку у отца. Так и не увидела, да оно и к лучшему. Что бы она сделала? Выследила их, как Нэнси Дрю? С упреком наставила палец на вожака?
Но Лора, кажется, так и не простила отца. В глубине души — не простила, а это самое главное.
12
В небе, вдали — артерия молнии.
Грозы без дождя.
Ветра без воды.
Она проснулась, а когда села, с нее посыпалась пыль, и голос, что странствовал вместе с нею, вновь встрепенулся, вновь прошептал: «Вставай. Иди дальше. Не останавливайся».
13
На улице Огден остались три следа, надо разбираться: след перевернутого автомобиля под насыпью; след автомобиля, который снесло с дороги, по утрамбованному снегу — явно того же «олдсмобиля», который внизу, однако это еще нужно подтвердить; и след машины, которая дала по тормозам и остановилась, развернулась, уехала вверх по холму, и покрышки прокатились по собственному мусорному кильватеру. Эта машина направлялась к ограждению, но затормозила.
Сержант Бризбуа сидел за столом над фотографиями с места происшествия и разглядывал заляпанный свитер жертвы — «А они сказали, какой свитер?» — и тут на стол легла папка.
— Совпали, — сказала констебль, молодая балаболка из отдела реконструкции.
— Которые?
— Все.
— Все?
Она кивнула:
— Все следы — одной машины, «олдсмобиля» жертвы.
Бризбуа выпрямился.
— Но след же не сплошной. Тот, что выше, и тот, что ниже, — тот, что ушел на насыпь, — они же под разными углами.
— И тем не менее покрышки одни. Одна машина, одна четверка колес.
И с тихим этим откровением она его покинула. Жертву не сталкивали с дороги и не преследовали. Во всяком случае, не извне.
Бризбуа припомнил, как один полицейский — Колин, кажется, — сказал, на месте исследуя траекторию: «Мимо ограждения на пару дюймов промахнулся».
— Неудачно вышло, — сказал Бризбуа.
— Неудачно вышло, — сказал констебль, — или удачно целились.
14
Лорин отец надел тот же свитер, что и всегда, с геометрическими оленями, уже несколько пообтрепавшимися, будто страдают от какой-то лесной чесотки. У отца этот свитер много лет — Лора еще с детства помнила.
Тогда они с отцом виделись в последний раз, только Лора этого не знала.
— А где зеленый кардиган? — спросила она. — Я же тебе кардиган на Рождество подарила.
— А, кардиган? У меня.
— Ты его не носишь.
— Я ношу. Я просто… — Он надевал оленей, отправляясь к Лоре, потому что помнил, как ей нравился этот свитер в детстве, как она сочиняла оленям имена, хотя все они на одно лицо. — Я думал, тебе этот нравится.
— Мне нравится, но он ведь поношенный уже.
И — вот это было ужасно. Он стянул свитер.
— Пап, да ладно тебе.