На вокзале Гриндельвальда, который мы обыскивали с пистолетами наготове, походя на вооруженных подопытных зверей или фиктивных капитанов божественных самолетов, наблюдались только безопасные окаменелости. Никакого мусорного кассибера. В смерти мадам Дену, возможно, была повинна ошибка юстировки, как и в самоубийстве Сильвана, что позволило ему выпрыгнуть из ЦЕРНовской башни. С тех пор заработала адаптация к среде. Стеклянные шары детектора Супер-Камиоканде, сверхчистые воды которого Хаями, видимо, слишком долго бороздил на надувной лодке, вдохновили его на таинственную и диковинную логическую модель, заявил тогда на острове Руссо физик Лагранж, выразив, пожалуй, мнение большинства ЦЕРНистов. Хаями невозмутимо выслушал остроты и возражения коллег. Сколько я его помню, он появлялся всегда в одном и том же, отчасти детском наряде — белые кеды, бирюзовые штаны и полосатая рубашка с короткими рукавами, из нагрудного кармана которой он еще на первой конференции достал плоскую коробочку размером с блокнот. Ни один из ЦЕРНистов не мог объяснить, почему не работает калькулятор на солнечных батарейках.
— А с кардиостимулятором Мендекера все в порядке, — по секрету рассказал мне Борис, когда я в Интерлакене еще сомневался, оправдан ли гриндельвальдовский крюк.
Как знать, быть может, начальник по частицам жив только потому, что прибор запрятан глубоко внутри тела (ни у кого из нас не было охоты проделать аналогичный опыт с маленькими батарейками для часов). Подобные противоречия укрепляли теорию АТОМного разума, присутствие великого игрока в бисер. Но почему над нами не ставят никаких экспериментов, позволяя годами блуждать по стоп-кадру, — вот в чем неразрешимый вопрос. Я задаю его уже в сотый раз, и теперь для разнообразия вслух.
— Потому что именно в этом эксперимент, видимо, и состоит, — почти хором отвечают Анна с Борисом.
Мы не знаем, что делать дальше. Дойдя до восточного конца деревни, устало падаем на пластиковые стулья закусочной, откидываемся назад, и каменная стена Веттерхорна, за подножье которой цепляется отчаянный сосновый стланец, уносит нас в уютный и сомнительный, подвластный нам имперфект. Пистолеты на оранжевой скатерти делают из нас телохранителей, посаженных для устрашения перед комнатой босса.
— Ого! «Кар МК9», — уважительно говорит Анна, в то время как я не имею ни малейшего представления, как назвать их элегантные серые стволы парного дизайна. Экспериментатор, должно быть, припишет нам абсурдную склонность к насилию, отметив также наш страх, но и растущее доверие друг к другу, поскольку три неопознанных ходячих объекта уселись вокруг стола, как игроки в покер с непредсказуемым финалом, ведь мы можем запросто перестрелять друг друга. Наверное, в его журнал наблюдений будут занесены мысли за фасадом угловатого лба Бориса, капельки пота на загорелом веснушчатом лице Анны, влажные пятна у нее под мышками, вызывающие у меня беспомощную эрекцию, над чем издевательски посмеиваются марсианские лаборанты на наблюдательном пункте АТОМов. Абсурдность идеи, что именно мы, семьдесят случайных посетителей ДЕЛФИ, избраны для эксперимента, потребовавшего остановки тысяч городов и миллиона людей, не может, по моему мнению, скрасить даже гипотеза еще отважнее, будто бесчисленные другие группы людей топчутся в бесчисленных других копиях мира, где мы являем собой не более чем неподвижную толпу туристов, приклеенных к Пункту № 8. Мне в таком случае ближе иная безумная выдумка, будто опыт планировался надо всеми и повсюду в одном-единственном мире, однако ДЕЛФИ, чьи в высшей степени импозантные технические компоненты с их не вполне кошерными свойствами случайно вступили в реакцию с инопланетной технологией, снабдил нас иммунитетом, облачив в электромагнитно-релятивистские микроквантовые телогрейки против бурь времени, производство которых не было изначально предусмотрено, но оправдало себя и ожидало теперь патента.
Почему вообще ДЕЛФИ и именно Пункт № 8? Борис и Анна могли только повторить аргументацию Хаями. Цивилизация, щедро раздавшая нам свои прозрачные будки-космолеты, в поисках технологического родства и высших достижений человеческого инженерного искусства наткнулась на тысячетонный трехэтажный агрегат, притом случайным образом именно в момент нашего посещения, 14 августа нулевого года. У меня так и крутится на языке вопрос, какие такие ценные плоды они вдвоем принесли для цивилизации АТОМов за пятилетнюю жизнь лабораторных крыс — в качестве пригодных для спаривания, желающих спаривания и, разумеется, непрерывно и самым мерзким образом (но без приплода) спаривающихся особей. Но мы — не инквизиторы. На обследование области Гриндельвальда мы отводим два дня. Я реквизирую панированный шницель у курчавого посетителя, сидящего напротив в тени зонта. Анна пьет минералку его спутницы, и вода радостно пузырится, просыпаясь в руках Анны из пятилетней комы. РЫВОК — самый сильный аргумент для теории Хаями, потому что на третьей и последней конференции, куда я не явился, японец его предсказал.
5
Нарушена флотильная коммуникация. Поэтому все усилия требуется направить на собственную внешнюю оболочку, творение неведомого нам гения. Не надо никаких бессмысленных ночных марш-бросков на восток. Никаких организованных махинаций на заводах и фабриках в надежде запустить хоть что-нибудь или какую-нибудь часть чего-нибудь, поскольку все подобные махинации были и будут безуспешны. Если высший разум позволил нам вопреки всякой физической логике и вероятности гулять по земле, как по новоявленному саду камней, это еще не значит, что нам все козыри в руки. В идеале надо стремиться к коммуникации, к фокусировке сигнала. И ученый не может предложить нам ничего лучшего, чем поиски индивидуального пути, чем попытки разговора, медитации. Ни разу, уверяют Борис и Анна, Хаями не был таким открытым и воодушевленным, как на третьей и последней, абсолютно катастрофической островной конференции (даже Шпербер на нее не пожаловал). Хаями объявил, что через один или два года его усилия принесут плоды. И что за фрукт это будет, гниющие яблоки гравитации, что ли, насмешливо спросил один из ЦЕРНистов, на что японец, пожав плечами, заявил, что результат увидит каждый, кто умеет считать До трех.
— Трех яблок? — выкрикнул Хэрриет.
— Трех секунд, — напророчил Хаями с нехорошей ухмылкой.
Гениальная оболочка. Божественная машинерия. Лежа в кровати в ожидании сна, я пытаюсь понять, где, в какой радиальной точке внутри меня находится исток этой машины. Между висков, в темной комнате позади глаз, или где-то под грудиной, в центре тяжести между распахнутыми легкими и серым пыхтящим сердцем. Ущипни себя за тыльную сторону кисти, и тут же, по крайней мере в первый миг, центр твоего Я окажется там, будто он и сам — подвижный шар, литой космолет, быстрее скорости мысли снующий под мембраной кожи, ограждающей половину твоей бесконечности. По большому счету, Хаями расширил идею машинерии нашего тела, добавив к ней новую, неосязаемую оболочку или шаровой слой. Словно явились новые боги, которые не утруждали себя объяснением свершенного над нами чуда, походя этим на богов старых. Тиканье наручных часов. Бесшумны самые главные, карманные, мой эталон («Патек Филипп», звездный 89-й калибр, 33 усложнения, оценочная стоимость 6 млн. швейцарских франков[41], позаимствованные у некоего коллекционера, чья молодая африканская жена или медсестра казалась гораздо драгоценнее) и ритмический заяц Пьера Дюамеля, который, навострив ушки, сидит перед охлаждающимся в ведерке шампанским, будто силясь проникнуть взглядом сквозь задернутые шторы гостиничного номера туда, где на фоне Северной стены Айгера под ярчайшим солнцем разложены на лежаках бассейна оглушенные подсыхающие американки, жестковатые немецкие жены банкиров и мягкие швейцарские эскорт-проститутки. При выборе квартиры я вел себя совсем не ПАНично. Анна и Борис после нашего прощания могли без труда проследить, как я направился к манящим пяти звездам замкоподобного отеля. «Кар МК9» лежит далеко, на том же бидермейе-ровском столике с шампанским, и защитником моим будет разве что часовой заяц. Но, пожалуй, акробатический подъем в мой номер через балкон третьего этажа осложнит попытку застигнуть меня спящим, равно как и небольшой блеф, ведь я лежу на кушетке, выгнутой, словно спина гиппопотама, а на двуспальной кровати для отпугивания гостей расположились две женщины (врачи!) в процессе депиляции (утром я туда вернусь).
Мюнхенские секунды не теряют своей шокирующей нормальности, даже если предположить, что где-то здесь, в Гриндельвальде, стоит немыслимая аппаратура (вроде железного коня в сапогах — арт-объект в фойе моего отеля), с помощью которой Хаями произвел мировой сдвиг. Но удручает, что у этого неприятного типа достало сил повернуть изящный рифленый часовой завод на правой внешней стороне вселенского циферблата или, по крайней мере, одним ударом перекрыть энергетический трубопровод всей флотилии АТОМов. Достаточно одного взмаха руки, представляется мне в прерывистом легком опиумном мареве засыпания, взмаха тонкой японской руки, и 1800-метровая Северная стена Айгера опрокинется на нас с той же равнодушно величавой мощью, с какой пять виртуальных недель тому назад вся Мариенплац закружилась гигантской каруселью. Я пришел в Мюнхен, чтобы изъять себя в буквальном смысле этого слова, чтобы устранить все улики своего существования из жизни Карин, когда вдруг раздалась музыка, гитарный аккорд, голоса, когда прогремели по брусчатке шаги, и я как сквозь прорези кинопанорамы увидел краткий голубиный полет, а потом толпу, невероятное (хаотичное, неторопливое) повседневное движение пешеходов, наполнившее собою все вокруг, даже когда само оно уже захлебнулось. Прямо перед моим носом, у пьедестала Колонны Девы Марии, девочка в джинсовой куртке и черной бейсболке. Одетый в мягкие пастельные тона толстый плохо выбритый человек. Его жена с чингисхановским взглядом охотницы за уцененными товарами. Черные железные драконы и змеи у подножия колонны, шипя, извивались под остриями копий и лезвиями мечей вооруженных путти. Князья и рыцари с фасада Ратуши осели, когда их песчаник начал превращаться обратно в биоактивную глину творения.
41
Легендарные часы «Calibre 89» были выпущенны фирмой «Патек Филипп» в 1989 г. к 150-летию компании и до сих пор считаются самыми сложными в мире. Они содержат 33 усложнения (дополнительные функции), в том числе вечный календарь, карту звездного неба над Женевой, указатель даты католической Пасхи, термометр и тд. Было выпущено 4 экземпляра с корпусами из золота разных цветов, все покупатели часов остались анонимными.