— Из-за того, что он много работает, мы с ним в принципе не разговариваем. Только вот этим занимаемся и все. И я не кончаю. Я вообще только с тобой кончаю, я же сказала. А со всеми остальными – решаю вопросы. Вот скажи, ты бы мог мне такое платье купить? А? Мог бы?
Нет, очевидно, что я не мог бы со своих мелких барыжных ходок, с собственного мелкого наркотрафика, покупать ей Prada. Прибыльность торговли мовой сильно преувеличена. Вот если бы я занимался, как Степан Викентьевич, сбытом остатков российской нефти – был бы другой разговор. Торговля родиной – всегда в чести.
— Вот видишь! Мы с тобой – на равных, а с ним у меня shopping-sex. Мы после этого всегда едем в маркет, так он благодарит меня. Потому что я должна хорошо одеваться, чтобы ты меня хотел, вот как сейчас.
Эту пластинку, которую она сейчас включила, я уже слышал и хорошо знал каждую ноту. Поэтому просто встал, помог ей собраться, спустился во двор (полторашки с пивом под креслом дяди Саши уже не было: хоть к кому-то сегодня пришло простое и ничем не омраченное счастье) и стоял рядом с Иркой в ожидании такси.
— Пока, моя… — я хотел сказать «любимая», но она просила не называть ее «любимой». Потому что считает «любовь» морально устаревшим явлением, которое сейчас в принципе уже не встречается. Потому что, как она говорит, «изменился мир, изменились люди». Поэтому я закончил фразу так: «Пока, моя Ирочка!»
— Я не твоя! – бодро уточнила она и, перед тем, как запрыгнуть в машину, растрепала мне волосы на голове одним быстрым приятельским жестом.
Поцеловать себя в щеку на прощание она не позволила – испорчу макияж. Я вернулся домой, сел перед net-визором, включил «Веселых котов» и плакал, плакал, плакал. Если бы какой-нибудь китайский медицинский центр проводил операции по ампутации излишней чувствительности, я бы с радостью заплатил за это всем, что сейчас имею. То есть – примерную цену одного платья Prada.
Мне вдруг подумалось, что болезненная тяга нашей цивилизации к веществам и нематериальным наркотикам является не чем иным, как попыткой преодолеть эмоциональный шок, связанный с новым типом отношений, которые предлагает нам современность. С тем, что все, что считалось приличным, хорошим, просто человеческим, сейчас отринуто. И субстанции начинают играть роль, которую когда-то Бауман приписывал шопингу – роль moral painkiller[10]. Но потом я обратился к своему богатому внутреннему миру и сам себя опроверг: я не чувствую никакой проблемы в том, что телки перестали просить на них жениться перед тем, как дать. А торчу я потому, что одной жизни и одной реальности человеку, который увидел другую реальность, уже мало.
И тут мне в дверь позвонили. Я много чего еще успел подумать, пока открывал, в том числе – что, может быть, Ирка вернулась, решила не ехать к своему старому козлу. Но на пороге стоял еще один сосед по «хрущевке», зек Витя с первого этажа. Зек Витя любит всем рассказывать, что из пятидесяти лет своей жизни отсидел двадцать пять за двойное убийство, хотя на самом деле отсидел два раза по четыре года за квартирные кражи. Причем оба раза его выпускали за примерное поведение, что само по себе интересно. Тип личности – реклама BMW для России с легким флером Шансон-ТВ.
Когда погода позволяет, зек Витя ходит без рубашки, демонстрируя свои наколки. Витя обильно испещрен китайскими драконами, их на нем – как июньской ночью мошкары под фонарем. Он утверждает, что драконов набивали китайцы, с которыми он вместе «чалился» в колонии на «строгаче». Но при более внимательном взгляде заметно, что морды у драконов больше похожи на Змеев Горынычей, а набили этих рептилий Вите обычные мазурики в оршанской зоне, где он сидел с такими же мелкими мошенниками и ворами, как и он сам. Драконами он расписался исключительно для того, чтобы менты думали, что он –– из триад и сидел за «китайскую братву». А это значит, что по мелочи к нему лучше не доколебываться, потому что серьезные китайские пацаны из чайна-тауна им звездочки с погон в одно место позапихивают.
Но есть у Вити одна особенность. У Вити паранойя. Все свободное время — а после того, как Витя откинулся со второй ходки, у него все время свободное — Витя сидит перед окном и наблюдает. Несет вахту. Иногда – делится впечатлениями. Вот и теперь зашел то ли поделиться, то ли денег одолжить, что тоже иногда случается. Увидев мою заплаканную физиономию, он нахмурился:
— Ты чо? – Витя всегда был виртуозом лаконичности.
По ряду причин мне показалось лишним объяснять человеку, который провел на зоне восемь лет, а всем говорит — двадцать пять, что плачевное состояние моего лица имеет причиной слишком сильные чувства к девушке. Поэтому я солгал:
— Аллергия. Я смотрел «Веселых котов» по ящику, а у меня на шерсть аллергия, – тут я попытался засмеяться, но лицо у Вити осталось серьезным. Он, кажется, вообще никогда не смеется.
— Ну, бывает. Иди что-то покажу.
Я спустился за ним в его берлогу, отказался от предложения выпить чернил, подождал, пока замахнет он. Потом очень осторожно Витя подвел меня к окну и немного отодвинул штору.
— Нет, вот сейчас нас точно пасут! – поделился он. – У тебя «подъема» не было? Может, миллион в лотерею выиграл, а? Потому что серьезная братва пасет. Может, ждут, пока кто хату освободит, чтобы хату «поставить», сечешь?
Тут он показал на фигуру, которая неподвижно стояла рядом с деревом во дворе. Темный гражданский костюм «с отливом» Komintern, серая рубашка от Dzerzhinskaya Shveinaya Fabrika. Меня начало было накрывать стремом, потому что именно так (в моем понимании) выглядят оперативники с Госнаркоконтроля. Но я быстро успокоился: если бы меня хотели взять, взяли бы и не цацкались. Зачем им почетную вахту под моими окнами ставить?
— Видишь, весь вечер стоит, – прошептал Витя. – Когда ты свою малую в такси посадил, он что-то зашевелился, передал в рукав, у него там микрофон (ага, в голове у тебя, Витя, микрофон! – подумал я). А потом снова у дерева стал.
— И вы думаете, что…
— Я не думаю, еп тваю! Я знаю! Сам же видишь! Вот так и стоит, пасет! А когда ты уйдешь, этот передаст в рукав, и хату бомбанут! Вот только кого он пасет? У тебя точно ничего ценного дома нет?
— Нет, у меня точно голяк.
— Ну, тогда, значит, Сашу пасут. Он говорил, на гараж копит. Хотя, подожди, у него окна на другую сторону дома выходят. Так кого они высматривают?
Витя покачнулся, и я понял, что он успел довольно хорошо нагрузиться этими своими чернилами. Я обычно даже не пробовал его убедить в том, что он не прав, а тут обнаружил в себе для этого какой-то энтузиазм.
— Послушайте, Виктор! Вот подумайте! Вы видите, как этот мужчина одет?
— Ну, вижу.
— Вы видели когда-нибудь, чтобы жулики, идущие на дело, надевали костюмы?
— Не, не видел. А вдруг сейчас мода такая?
— Виктор. Вот смотрите. Вы всю свою жизнь (тут я хотел сказать «хаты бомбили», но своевременно вспомнил, что он всем говорит, что мокрушник, а не вор) были близки к криминальному миру. Поэтому, если видите какое-то незнакомое вам явление, вы упрощаете его в соответствии с тремя вещами, которые держите в голове. Если человек стоит во дворе, это значит, что он готовится обокрасть чью-то квартиру. А этот, в костюме, может быть, любимую женщину ждет (тут Виктор снова набычился, потому что в его мире «любовь» по своей сомнительности располагалась где-то в той же области, что и «однополый брак»). Или, может быть, вышел воздухом подышать, или фазу Луны определяет, потому что интересуется астрономией.
— А чего он своей астрономией в моем дворе интересуется? – рявкнул Витя.
— Двор – это общая территория. Заборов у нас нет! Послушайте, мы с вами живем не в самом престижном районе города. Вы вот попробуйте вспомнить, когда тут в последний раз обокрали квартиру? А не когда человек, который прописан тут, обокрал хату в Гринвиче или Славянском квартале.
Этот довод зека Витю успокоил. И вправду, за последние двадцать лет криминогенная ситуация в Зеленом луге значительно улучшилась, потому что жители Зеленого луга сами были неисчерпаемым источником криминогенной ситуации.
— Ну спасибо. Успокоил, – улыбнулся он. – Когда на рыбалку поедем?
Фраза «когда на рыбалку поедем» для зека Вити – своего рода прощание. Отвечать на эту фразу не надо. Надо просто кивнуть и возвращаться к себе.