Квинтэссенция нового мессианства, экстаз распознать самого себя под плащом мессии. Ему как-то удалось схватить сущность новой европейской духовности: все наши старые культуры на фоне уверенного в своей миссии мужчины-пророка Boss Hugo выглядели не то чтобы недостаточно привлекательными или недостаточно брендированными, но именно недостаточно духовными. Одного просмотра ролика хватало, чтобы понять, где сейчас живет бог. И где сейчас находится дом бога (в Гелиополисе, Вильнюс). Человек, который никогда не пробовал мову, не был бы способен создать нечто, от чего за пятьдесят секунд motion по телу пробегала дрожь.
Я никогда так не работал – на основе уже готового материала. Обычно мы садились и вместе с дизайнером вырабатывали концепцию, которую он визуализировал, а я подбирал текст. Но произведение Ганина было настолько сильным, что я забыл про любые претензии и пожелания по оптимизации нашего creative duo. К тому же дополнять это текстом явно не требовалось. Нужен был только финальный слоган. Который родился сразу же, автоматом, на волне моего восхищения. — Хорошо, – сказал я. – Текстом я бы подкрепил коннотацию с автомессианством. Тут мне хотелось его подколоть и заодно еще раз проверить. Поэтому я написал мой motto сначала по-английски: «And the Savior shall come». А потом перевел на русский, якобы со случайно ошибкой: «И придет Збавіцель». Я посмотрел ему в глаза. Он все понял и усмехнулся. Стер бэкспейсом «Збавіцель» и написал «Спаситель». Сделал это быстро, чтобы программа не успела засэйвить этого «Збавіцеля» и через сеть отправить жалобу куда нужно.
Мы еще раз посмотрели ролик вместе. Мой слоган подчеркивал его основную идею. Видеоряд же доносил до человека, который ищет бога, что бога сейчас искать надо прежде всего в бутике, а потом – в зеркале, отражающем тебя самого в рубашке из новой коллекции. Арт-директор был доволен, владельцы гиперхрама выдали нам с Ганиным спецпремию. Что бывает очень редко, потому что заказчик сейчас пошел жадный и деньги любит больше, чем людей, которые ему эти деньги помогают зарабатывать.
Что было дальше? Нет, мы не бросились друг другу в объятья, будто два престарелых гея, не побежали по ромашковым лугам вместе употреблять запрещенные тексты. Почему я не сделал первый шаг еще тогда? Потому что есть одно правило, которое за два года употребления усвоит любой наркот. Правило такое: не думай, что у тебя есть друзья. Друзей у торчка нет. Любой человек, которому ты случайно или осознанно откроешься, может завтра сдать тебя «госам», как китайский бомж ПЭТ-бутылку. Даже если он сам – наркот. И тем более, если он сам – наркот. Тем, кто подвел под срок друга – самим скостят срок. Такое вот сволочное правило. Но кто сказал, что это не сволочной мир?
Поэтому мы не выходили на контакт. Только переглядывались, посмеивались, перемигивались. Он же – чем дальше, тем больше оговаривался. Возникало ощущение, что Ганин только на мове и читает, что он даже уже думает на мове. Множество раз на креативных штурмах он прокалывался, произнося, например, «як» вместо «как», «гэтым» вместо «этим», «иншая» вместо «иная». «Подпись» у него была мужского рода и с твердым «с». Особенно выдавали его ударения и всегда твердый звук «р». «ГавОрым» вместо «говорИм» — самый распространенный косяк. Оговорочки, оговорочки – никто, конечно, ничего не замечал, потому что директорат состоял из китайцев, которым – что русский язык, что мова – одинаково варварский диалект. Остальные думали: какая творческая натура! Слова по-русски правильно сказать не может!
Все решил один наш совместный заказ. Может быть, самый странный в моей жизни. Чтобы ввести в курс дела, нас вызвал к себе сам исполнительный директор агентства. Он поил нас зеленым чаем, угощал покупными ватрушками с бобами, врал, что ватрушки испекла его жена, расспрашивал, как у нас дела и когда мы собираемся в отпуск (наши заявления на отпуск он сам же недавно и завернул с комментарием: «Очень много для вас работы»). По всему было видно, что заказ важный. «Понимаете, коллеги, — объяснял он, продолжая обходить суть, – получить такой заказ – исключительно почетно для любой креативной группы. От такого заказа до премии за духовное возрождение – буквально один шаг». «А от кого заказ?» — спросил я, потому что Ганину как всегда все было фиолетово — и от кого заказ, и какие у них пожелания – получив письменное «тэ зэ», он погружался в мир чистого креатива.
«От Госнаркоконтроля», — ответил наш директор, и мы с Ганиным обомлели. Я ощутил, что Ганин буквально перестал дышать. Какое-то время он таки сидел, не дыша, пока я не переспросил у директора: «А почему вы к нам с этим обратились?» — у меня возникли разные параноидальные мысли, я бы сказал, даже целая сеть параноидальных мыслей.
«Потому что вы с Ганиным – наша лучшая креативная группа», — ответил директор и протянул нам плакат «Скажи наркотикам «нет» — ну, вы его видели. Тошнотный креатив от МВД, которым был заклеен весь Минск. Сюжет тупой, как милицейская дубинка – книга в мусорной урне. Снято сверху, сильная вспышка, долгая выдержка, кадр тонет в «молоке». У меня при взгляде на бигборды с этим изображением всегда текли слюни от вида книжки. Настоящая ли она? И какой идиот выбросил? Скажи «нет» наркотикам – но хотя бы перед этим загони подороже! Короче, наркомана это изображение только привлекало и вдохновляло на дальнейшее приобретение и употребление, новичка же с олигофренической искренностью информировала о том, что где-то рядом существует магический мир несубстанциального кайфа. «Это очень плохо! Очень!» — объяснил нам директор, чисто по-китайски озвучивая то, что и так очевидно. «Удивите меня! Покажите, как надо!» — призвал он нас. И на прощание уточнил, что заказ – очень почетный, но бесплатный. Потому что Госнаркоконтроль никому не платит. И что, наоборот, это нам нужно платить Госнаркоконтролю и ему, исполнительному директору, за возможность сотрудничать с таким уважаемым заказчиком.
Ганин снова думал два дня. Я все это время парился по поводу того, придут ли барбосы из Госнаркоконтроля принимать работу сюда или будут настаивать на встрече с креативной парой, которая смастерила им advertising masterpiece. Ганин ваял вижуал и молчал. Я со стиральным порошком вымыл ящик стола, в котором несколько часов держал сверток со стаффом. Нового стаффа у меня уже давно не водилось, потому что чайна-таун меня застремал, а собственного дилера я к тому времени еще не нашел. Наконец, появился Ганин с эскизом. Коллега был какой-то невыспавшийся, дерганный и шатался от усталости.
На листе я увидел изображение раскрытого рта с двумя языками: из-под приподнятого человеческого языка высовывался черный, страшный, змеиный. — Ну, язык, понимаешь? Мова – язык! – он не смог объяснить подробнее, да и нечего было объяснять, идея лежала на поверхности.
Через десять минут у меня была готова подпись к рисунку: «Один рот – один язык». И ниже – уточнение, мелким италиком. «Не употребляй мову, чтобы не сойти с ума».
Директору-китайцу пришлось объяснять, что имя основного врага Госнаркоконтроля — «мовы» по-русски означает «язык», что, в свою очередь, также означает «тот человеческий орган, посредством которого осуществляется речь». Он не понял, закозлился, потребовал еще несколько вариантов, но тут уперся Ганин, и варианты пришлось креативить мне за счет новых подписей к картинке. В итоге послали «госам» тот самый, первый. Он был подозрительно быстро утвержден и через неделю уже висел повсюду, где раньше прохожих манила выброшенная в урну книга. Нас и впрямь выдвинули на государственную премию, правда, только третьей степени и без денежного вознаграждения. Почет как он есть, в чистом виде, символический капитал, gloria mundi. Нас пригласили в президентский дворец, но президент вручал только премии двух первых степеней. Пока это происходило, мы стояли за закрытыми дверями и тряслись мелкой дрожью. До нас доносилось, как он раскатисто угрожает каким-то врагам. Потом президент покинул зал, вместо него появился какой-то непрезентабельный чмырь со щекой, разбитой флюсом, который молча роздал дипломы третьей степени за достижения в области музыки, брейк-данса и лучшую реставрацию Купаловского театра.