Я затрепетал от волнения. Только вскочил со стула, как в квартире раздался грохот.
В кабинет ворвались два похожих друг на друга чернявых молодца с усиками и набриолиненными прическами.
— Папа! Отоварились! Посмотри! Пришлось нанять пикап. Дай денег. Шофер ждет в передней.
Мы с моей спутницей вышли вслед за хозяином в гостиную осматривать три привезенных кресла. Они были как новые. Только с продранной там и сям черной обивкой.
Девушка познакомила меня со своим женихом Гастоном и его братом Сержем. Выяснилось, обаучатся в институте иностранных языков и одновременно подрабатывают в качестве гидов–переводчиков на выставках, устраиваемых Францией в Москве. По окончании выставок всегда остается какая‑то часть оборудования, которую обратно не вывозят.
Я представил себе, как ждут закрытия каждой выставки эти молодые шакалы…
Разнокалиберной мебели было и без этих кресел слишком много в квартире. Наверняка часть ее уходила на продажу.
Сыновья хотели есть. Хозяйке и хозяину стало не до нас. На прощание он пригласил меня прийти в любой день, чтобы мы, как он выразился, «продолжили наши изыскания», всучил папку с началом перевода повести Сент Экзюпери, попросил подправить русский текст.
— Братцы наверняка сотрудничают с КГБ, — сказал я своей спутнице, когда мы вышли на улицу. Действительно собираетесь замуж за Гастона?
— Наверное, опрометчиво сделала, что завела вас в эту семью, — сказала она, не отвечая на мой вопрос. — При старике тоже не следует говорить лишнего.
Стало совсем гадко на душе. Тем более, старик мне понравился. Не мог и не могу жить в атмосфере подозрительности.
Начало повести Сент Экзюпери оказалось замечательным. Несколько корявый перевод я подправил и через несколько дней уже самостоятельно пришел в гости к экс–эмигранту.
За плотно задернутыми шторами сияло солнце. А здесь, в кабинетике, горел свет настольной лампы. Хозяин в плотно запахнутом халате, следя за тем, как я выкладываю перед ним папку с его переводом, неожиданно спросил:
— Вы давно знаете девицу, с которой приходили?
— Год–полтора.
— Были ее любовником?
— Нет. Отчего вы так решили?
— Она сексапильна. Любой мужчина захочет потащить ее в постель, не так ли? Я бы и сам не прочь. Мой Серж собирается на ней жениться.
— По–моему, Гастон.
— Гастон тоже. Но сначала она жила с Сержем.
У меня голова пошла кругом от этой семейки.
Наконец мы перешли к делу, ради которого я пришел. Для начала он открыл том французской энциклопедии. О моем любимце было известно лишь то, что у него не было отца- матери, что некий Гийом дал ему фамилию, обучил грамоте. Затем был раскрыт изданный в Сорбонне фолиант. Началось чтение на старофранцузском.
Я вслушивался в мелодику непонятных строк, судорожно старался уловить их ритм и размер.
После этого хозяин подал лист бумаги, авторучку и долго, как мне показалось, с занудной скрупулезностью, сверяясь со словарем, слово за словом продиктовал двенадцать строк из «Большого завещания», написанного поэтом в тюрьме перед повешением.
То, что я записал, меня ошеломило. Это было чем‑то похоже на стихи раннего Маяковского!
— Попробуйте перевести. Если получится, сделаю вам еще один подстрочник.
Дома, снедаемый нетерпением, боясь позабыть своеобразную музыку стиха, в ту же ночь я перевел эти строки:
На следующее утро мой перевод не без ворчливых придирок был все же одобрен. И мы приступили к изготовлению подстрочника довольно большой баллады.
Удивительно, но переводить эту написанную шесть веков назад беспощадную исповедь было легко. Как если бы сам Вийон заговорил во мне на русском языке.