Поселился я в радиолокаторной — небольшом домике-комнатке «два на два метра» вдвоём с радиолокаторщиком Иваном Александровым. Спал часов десять. После обеда наводил порядок в доме. Сделал полочки, подмёл, разобрал барахло. Постепенно обживаюсь.
День триста тридцать шестой. Потихоньку распаковываю вещи, приборы, готовлюсь к работе. Слушаю рассказы ребят о днях, когда они копали шурфы в помойках при 80 градусов мороза в поисках окурков. Это было в тот период, когда ним не могли вылететь самолёты.
Сегодня начал рыть шурф. Подготовил косу. Вечером кино. Давно его не смотрел, почти месяц.
День триста сорок четвёртый. За время с последней записи поместил в скважину глубиной 50 метров косу термометров и провёл измерение температуры. Поместил в шурф тепломеры и термометры. Научил метеорологов проводить регулярные наблюдения с этими приборами. Ведь когда я улечу в Мирный, они будут вести наблюдения сами. Утром часов в 11 пришёл сюда наконец санно-тракторный поезд. Начался праздник. Он шёл весь день. Вечером слушали передачу родственников по радио из Москвы. Рад, тронут, согрет.
День триста сорок восьмой. Вчера после третьей попытки самолёт с Дралкиным наконец приземлился на Востоке. Быстрые сборы, я в последний раз проверяю свой прибор для измерения потоков тепла. Потом в кают-компании праздничный обед по случаю прилёта Дралкина. Желаю всем удачи — и на аэродром. Туда пришли проводить меня все наши ребята. Целовались и обнимались серьёзно и от души.
Садясь в самолёт, чувствовал, что, улетая отсюда, я оставляю здесь не одну установку, но и кусочек души…
Через три часа, изрядно замёрзнув, мы приземлились на Комсомольской. Встречают гостеприимные Максим и Боря. Заправляемся бензином и грузим пустые бочки на борт. Максим принёс мне шоколад и «справку» об акклиматизации на Комсомольской. Очень приятно такое внимание.
Через час летим дальше. Время — час ночи. По-прежнему светит солнце. В Мирном облачность, он не принимает. Но у нас на борту больной — Рем Скрынников, поэтому наш рейс считается «санитарным» и мы' имеем право на риск. Идём в Мирный. Лётчикам не хочется ночевать на куполе. Весь салон самолёта занят огромной цистерной бензина — дополнительным бензобаком. Но мы курим, отупели все: черт с ними, с парами, авось не взорвёмся. Лететь ещё пять часов, очень хочется спать, но холодно. Тепло только в кабине пилотов, поэтому дремлю рядом с радистом Ваней Конюховым.
В районе станции Восток-1 увидели поезд «Пингвинов». Вызываем по радио, не отвечают. Наконец бреющим полётом разбудили их и сбросили им ящик сухого бензина. Спускаемся все ниже, и становится теплее. Высота три, две, одна тысяча метров. Вот наконец шестьсот метров, в машине совсем тепло. Я жарю на плитке картошку, кипячу чай. Входим в облака, еле видны концы крыльев, обледеневаем, но идём вперёд, домой, в Мирный!
Высота четыреста метров, внизу ничего не видно, а ведь где-то под нами должен быть Мирный. Осторожно гудят моторы снижающейся машины, оба пилота тщетно смотрят вперёд. Все ниже, ниже, осторожнее, но вот в разрыве облаков мелькнуло что-то чёрное. Остров! Хасуэлл! Снова ничего не видно, вслепую идём к земле, подкрадываемся с закрытыми глазами, ожидая удара. Но вот снова разрыв между облаками. Выпускаем шасси. Посадка! Семь часов утра.
К нам бегут инженер авиаотряда Туманов, авиатехник Миша Канаш. Ползёт вездеход.
«Дома!!»
Тушатся костры и дымовые шашки. Они уже не нужны.
Первое впечатление — юг! Подобное ощущение бывает, когда вечером вдруг вылезаешь, например, из московского поезда ночью где-нибудь в Армавире или Сочи. Сразу вдруг чувствуешь: вот он, юг — тепло, влажно, почти жарко хотя и ночь.
Через час я уже завтракал и отвечал на вопросы. Стал почти героем в Мирном. А потом спать. Проспал до ужина. Сейчас снова спать.
«Домой! Домой! — поёт попутный ветер…»
День триста сорок девятый. Оказывается, уже 4 декабря. Проспал до обеда. Перед обедом меня осмотрели врачи. Вес 66 килограммов, кожа и кости, давление 105/75, кровь хорошая. После обеда снова спать. Встал перед ужином, кое-что сделал по работе, отдал Науму Блоху в мастерскую тепломеры для подготовки в Оазис. Ведь вопрос о том, где измерить геотермический поток тепла Земли, решён. Буду измерять его на дне глубокого озера в месте, свободном ото льда, примерно в двухстах километрах от Мирного. Это место называется Оазис Бангера.
Смотрел после ужина кино, постригся. Завтра будет последний рейс на Восток. Отправил с лётчиками кое-какие подарочки ребятам-восточникам. Сейчас снова спать, спать… Наверное, до завтрашнего обеда.
День триста пятидесятый. Действительно, проспал до обеда. Мои тепломеры почти сделаны, завтра закончим их до конца. Тепломеры — это резиновые диски диаметром около тридцати сантиметров и толщиной один сантиметр. Эти диски как бы прошиты насквозь тонкой проволокой, спаянной из кусочков проводов, сделанных из различных материалов, так, что половина спаев с одной стороны, половина — с другой. Получается как бы много, около тысячи, соединённых последовательно одна за другой термопар. Если температура на одной стороне диска отличается от температуры другой его стороны, эти термопары создадут электрическое напряжение, пропорциональное разности температуры или потоку тепла через диск. Значит, если положить этот диск на дно озера, то можно измерить там идущий через него поток тепла, а ведь он в глубоких озёрах равен геотермическому потоку.
Чувствую себя по-прежнему как сонная муха. В Мирном ветрено, но прекрасно. Как хорошо, что купол позади. Сейчас снова спать. Странная психология здесь, в Мирном. Я закончил свою работу и прилетел здоровый, меня не «вывезли», и поэтому я «герой», «победитель». Я чувствую это по всеобщему уважению. Отсыпаюсь и не встаю на завтрак, и никто не скажет мне слова.
А вот к ребятам, которые там заболели, отношение почти презрительное, хотя вины их в том не было. Их отправляют на грязные работы не по специальности, и, пока я сплю эти три дня, прилетевший со мной больной перебирает каждый день картошку на складе.
День триста пятьдесят первый. Летали в Оазис Бангера на глубокое озеро под названием Фигурное. Там я должен был опустить тепломер. Вылетели в шесть утра.
Когда садились на озеро, боялись, что проломим лёд. Юра Робинсон при посадке открыл дверь и лежал около неё, смотря, не провалятся ли лыжи. Я был «связным», должен был дать команду пилотам «бить по газам» и уходить, если что… Все обошлось хорошо, но посадка получилась очень жёсткой. На поверхности совсем нет снега, она покрыта мелкими бугорками, как бы застывшими волночками или даже, скорее, чешуйками длиной двадцать сантиметров и высотой пять. Возникли они, наверное, при замерзаний под ветром. Ходить по ним очень тяжело, как по очень скользкому крупному булыжнику.
Измерения показали толщину льда 1,8-1,7 метра во всех пяти точках, где делались лунки и бросались грузики на тросиках, чтобы определить самое глубокое место. Глубины озера — 30, 40, 63, 57 метров. Затем зарядили четыре килограмма тола, сделали солидную дыру и опустили тепломер. На льду поставили палатку, в которой я установил чувствительный гальванометр для определения электрического тока термопары — тепломера; световой зайчик этого гальванометра скажет мне о том, сколько тепла и в каком направлении идёт через дно. Первые измерения примерно через два часа после установки тепломера показали только, что зайчик ходит беспорядочно вправо и влево по шкале отсчёта. Это значит обрыв линии. Где?
Дальше работать не пришлось. Моему помощнику Олегу Михайлову надо лететь в Мирный к «сроку», то есть провести наблюдения в точно определённое время.