— Хорошим человеком, отцом хорошего семейства, который не заслужил того, что выпало на его долю.
— Он был ничем. Есть более важные вещи, чем какая-то жалкая семья, живущая на государственную пенсию.
— А я скажу: он был всем. А я скажу, пора кончать этот треп и переходить к делу. Чем дольше я здесь стою, тем больше мне хочется свернуть тебе шею.
— Я пожил какое-то время в Америке. Вы напоминаете мне капитана одной футбольной команды, который впоследствии стал пожарным. Глупого, шумного, агрессивного. Он погиб одиннадцатого сентября, когда на него обрушилась одна из башен Всемирного торгового центра.
— Мне тошно от одной лишь мысли, что такой ублюдок, как ты, был знаком с этим человеком.
— Да, он был героем, как и вы. Но другого рода. Его храбрость была храбростью самурая, стремительной, эмоциональной, сиюминутной. Это я могу понять. Но у вас были недели на то, чтобы все хорошенько обдумать, осмыслить, найти причины отказаться от действия. Однако вы не свернули с пути. Что движет вами в этом личном деле, которое может закончиться для вас только катастрофой? Полагаю, вы подготовили тщательный рациональный фундамент. Право, мне любопытно. Почему? Почему?
— У вас, японцев, есть такое понятие — «онэ», — сказал Боб.
— Онэ, — презрительно повторил Кондо. — Чувство долга. Что ты можешь знать об онэ? Это истинно японское понятие, бесконечно сложное и запутанное. Для американца в нем не может быть никакого смысла.
— А по-моему, я прекрасно разобрался, что это такое.
— Это невозможно, — продолжал Кондо. — Я учился в американской школе. Год я проучился в американском университете. Я знаю Америку. Ни один американец не способен чувствовать онэ.
— Спроси своих дружков из полировальной мастерской, насколько я серьезен. Они должны это знать.
— Ты просто застиг их врасплох. Так что, вероятно, твой подвиг не столь впечатляющий, как ты думаешь.
— Сэр, право, мне наплевать на то, какое я произвожу на вас впечатление. Мне нужен ребенок.
— А мне нужен меч.
— Как видишь, у меня с собой его нет.
— Где он?
— Когда одной рукой я буду держать ребенка, другой я возьму меч и отрублю им тебе голову, — и тогда ты узнаешь, где он.
— Эту игру мы будем вести вот как. Держи, — Сунув руку в карман, Кондо достал сотовый телефон, крошечную «раскладушку». — Через два дня в пять тридцать утра на этот телефон позвонят. Тебе объяснят дорогу. Ты тронешься в путь. Кажется, у тебя есть мотоцикл? Ты должен будешь ждать звонка у Императорского дворца. Это в центре. В пять сорок тебе позвонят снова. Ты получишь указание, куда повернуть. Так будет продолжаться какое-то время, пока к шести часам утра ты не приедешь в определенное место. Тебе придется несколько раз проскочить на красный свет. И будет лучше, если ты не станешь дожидаться зеленого, потому что, если ты опоздаешь, я начну отрезать девочке пальцы. Каждую минуту по пальцу. Когда закончатся пальцы на руках, я примусь за пальцы на ногах. Когда пальцев больше не останется, я стану отрезать конечности. Скорее всего, к тому времени, как я отрежу все четыре, девочка умрет от потери крови, но если нет, я перейду к глазам, носу и языку. Мне это ничего не стоит. Так что ты уж лучше приезжай вовремя.
— Знаешь, я получу огромное удовольствие, отрубив тебе голову.
— И захвати с собой меч. Ребенка я освобожу, только когда меч будет у меня. Инициатива принадлежит мне, обмен контролирую я. Ты сможешь уйти вместе с девочкой. Позднее я позвоню тебе на сотовый и назначу новую встречу. И тогда мы уладим наше дело.
— Ну да, конечно. Ты запросто сможешь пригнать туда шестьдесят человек с автоматами Калашникова.
— Смогу. Но если ты не согласишься, я начну резать девочку прямо сейчас. Не веришь? Посмотри вон туда.
Кондо махнул рукой, и Боб, повернувшись, увидел ярдах в пятидесяти здоровенного верзилу с распухшим, забинтованным лицом — Боб вспомнил, что дважды хорошенько вмазал ему в полировальной мастерской. Верзила держал за плечи Мико. Девочка была перепугана до смерти. Верзила повернул руку, и тотчас же сверкнуло лезвие танто, нежно приставленного к тонкой детской шейке. Движения громилы были пропитаны каким-то сексуальным зарядом. Было видно, что он наслаждается близостью девочки, ее запахом, ее беззащитностью.
— Этот парень, не раздумывая, перережет ей горло. Он настоящий якудза, привыкший беспрекословно повиноваться своему оябуну.
Отвратительное зрелище здоровенного мужика, прижимающего сверкающее лезвие к шее объятого ужасом ребенка, наполнило Свэггера яростью. Однако ярость — плохой помощник.
— На меня произвело впечатление, какой ты сильный и храбрый против маленьких девочек, — сказал Боб. — Да, это нечто, но мы посмотрим, как ты себя поведешь, имея дело с человеком более проворным, вооруженным острым мечом. Мне почему-то кажется, что перед тем, как я рассеку тебя пополам, ты будешь молить о пощаде.
— Мы это обязательно увидим, гайдзин. Не забудь захватить меч, которым был обезглавлен Кира.
— Не забуду. А после того как я разберусь с тобой, я преподнесу меч, которым был обезглавлен Кондо, в дар музею.
Глава 36
БЕЛАЯ КОМНАТА
Они ехали через весь Токио в большой черной машине. Мико сидела сзади, точнее, на полу, зажатая между двумя огромными чудовищами. Они не разговаривали ни друг с другом, ни с ней. Девочка молча сидела, ощущая лишь толчки, когда машина останавливалась или снова трогалась с места.
Она узнала. Железного Дровосека, того человека из хороших воспоминаний. На этот раз он смотрел на нее с бесконечной печалью в глазах, затем печаль сменилась яростью, после чего его взгляд стал непроницаемо-спокойным. Но все же Мико успела заметить мгновение ярости, и почему-то это наполнило ее надеждой. Железный Дровосек все знает. Он на ее стороне. Он ее спасет. Железный Дровосек ее спасет…
Но потом два огромных чудовища грубо запихнули Мико обратно в машину, называя ее только «девочкой», ни разу не обратившись к ней по имени, как будто она была никому не нужной падчерицей. И ее отвезли назад в дом, в комнату.
Огромное чудовище вытащило ее из машины. На тесном внутреннем дворике Мико удалось глотнуть свежего воздуха. Дворик был обнесен высокой стеной. Дом находился где-то в большом городе: из-за стены доносился приглушенный шум потока машин, вдалеке виднелись многоэтажные жилые дома. У девочки создалось ощущение, что здесь полно народу. Они шатались вокруг, молодые мужчины, и ни одной женщины, все в черных костюмах, все сильные и готовые к драке. Девочка чувствовала исходящую от них агрессию. Они пугали ее, даже когда играли в карты, смеялись, листали журналы или шутливо толкали друг друга. Мико чувствовала, что это что-то вроде войска.
Огромное чудовище отвело ее наверх, в белую комнату. Мико уже провела в этой белой комнате какое-то время. Она успела хорошо ее изучить. Здесь были кровать, телевизор — и больше ничего. Ни игрушек, ни книг, ни кукол. Стекла в окнах были закрашены белой краской. За дверью имелся отдельный туалет. Три раза в день девочке приносили поесть; обычно это был или один из сердитых молодых мужчин, или огромное чудовище с распухшим лицом — ее главный тюремщик. Мико кормили исключительно продуктами, взятыми навынос: гамбургерами из «Макдоналдса», свиными котлетами, завернутыми в бумагу, и тому подобным. Обычно это сопровождалось газированной водой в бумажном стаканчике, а через час кто-нибудь возвращался, отпирал дверь и, не сказав ни слова, забирал мусор. А все остальное время девочка находилась одна посреди белизны, смотрела телевизор или просто сидела, вспоминая, размышляя, плача.
— Девочка, — сказало Чудовище, — тебе известны порядки. Ты остаешься здесь. И слушаешься меня. Если ты не будешь слушаться, я тебя накажу. Я верю в то, что детей надо наказывать. Твои родители наказывали тебя недостаточно строго, Я буду тебя наказывать очень сурово. Это понятно?
— Сколько…
— Молчи! Девочка, не задавай никаких вопросов. Тебе не нужно ничего знать. Веди себя хорошо, иначе нам придется тебя наказывать.