– Ого! – Артем налил себе, посмотрел на пустой стакан Палмера, который тот поставил на стол. – Еще налить?
– Как хочешь.
– Да я не жадный, вот только поесть бы надо, а то опьянеем быстро… – он замолчал, увидев, что Палмер снова взял стакан, тяжело вздохнул и взял свой.
Они снова выпили. Артем положил на стол пачку сигарет. Палмер достал одну, неловко попытался прикурить, продолжая сжимать в левой руке измятую фотографию.
– Можно посмотреть? – осторожно спросил Артем.
Палмер смутился, словно забыл, что держит фотографию, затем пожал плечами, передал снимок новому другу.
– Это твоя жена? – спросил Артем, разглядывая женщину на фотографии. – Красивая.
– Это Каталина.
– Понятно. – Артем кивнул, посмотрел на пустые стаканы, помолчал. – И все-таки я сделаю поесть.
Он ушел на кухню, поджарил хлеб и яйца.
– Пахнет вкусно, – монотонно подметил Палмер. – Кажется, что не ел ничего подобного целую жизнь.
– Это все жена Андрея. Не знаю, как она научилась печь хлеб, но выходит очень неплохо. А вот куриц у нас почти не осталось. Наверное, в эту зиму доедим последних.
– Почему тогда не пойдете дальше?
– Дальше? – Артем принес сковороду, поставил на стол, бросил в нее пару вилок. – А куда идти? Здесь вокруг минное поле.
– Ну я же пришел.
– Считай, что тебе повезло. – Артем разделил вилкой яичницу в сковороде на две равные части. – Ты ешь давай. – Он дружелюбно улыбнулся. Палмер кивнул, спрятал фотографию. – А знаешь что, – сказал Артем с набитым ртом, – если хочешь, то можешь оставаться у меня. Комнат здесь много, на дровах сэкономим, да и веселее так.
– А твоя семья?
– А не было у меня семьи.
– Совсем?
– Умерли, когда я был ребенком.
– Сожалею.
– Я привык, да и давно это было. – Артем снова закурил. Водка согрела желудок, прогнала тревоги. – Ну, а ты как потерял свою Каталину?
– В первый раз или во второй?
– А ты терял ее дважды?!
– Сначала изменил ей и она ушла. А потом началась война… – Палмер взял свой стакан.
– Да. За это, пожалуй, можно и выпить, – согласился Артем.
– Она была моим единственным другом, – сказал Палмер, морщась от выпитого.
– Другом? – Артем задумался. – С женщинами такое редко бывает.
– А ты с той девчонкой?
– С Леной?
– Да.
– Не знаю.
– Она тебе нравится?
– Наверно.
– Тогда хорошо. – Палмер взялся за вилку, доел яичницу, закурил.
Артем заговорил об Андрее, затем перешел к его жене, к предстоящим родам, оживился, спросил, были ли у Палмера дети.
– Двое.
– Они тоже…
– Да.
– Черт! – Артем покосился на бутылку. Палмер кивнул. Они выпили молча. – Если бы знать, кто начал эту войну!
– Это уже ничего не изменит.
– По крайней мере, будем знать, кого винить во всем, что случилось.
– Я виню себя.
– За то, что тебя не было с семьей, когда они погибли?
– И это тоже.
– И что бы ты сделал? Как бы ты их защитил?
– Может быть, если бы они были рядом со мной, то бы выжили, как и я?
– Может быть. А может быть, останься ты с ними, то был бы сейчас таким же мертвым. – Артем встретился взглядом с Палмером и сказал, что им стоит выпить еще. – Иначе мы точно подеремся.
– Почему?
– С Андреем у нас всегда так. Он не согласен со мной. Я с ним… Мы всегда сначала спорим, потом ненавидим друг друга.
– Я не чувствую к тебе ненависти.
– Но не согласен со мной.
– Почему?
– Ну не знаю. Это ведь была твоя семья и все такое… – Артем нахмурился, пожал плечами, разлил по стаканам остатки водки. – Думаешь, мы выживем?
– Мы уже выжили.
– Я имею в виду вообще. Завтра, через год… Что если кроме нас никто не уцелел?
– Тогда война больше не вернется.
– Тоже верно. – Артем снова нахмурился, выпил. – И все-таки было бы лучше, если бы кто-нибудь выжил еще. – Он поднялся на ноги, достал из шкафа постельное белье, бросил его на диван, сказал, где туалет, где стоит вода. – И свечи не забудь задуть, когда будешь ложиться.
– Не забуду, – пообещал Палмер, прикурил от одной из свечей сигарету и задул остальные раньше, чем Артем ушел в свою комнату.
Дрова в неловко сложенной печке горели, и Палмер долго наблюдал за игрой теней на дощатом полу, затем снял ботинки, лег на кровать. Выпитое почти не пьянило. Головокружения не было, но Палмер видел, как медленно вздрагивают темные стены, словно ветер снаружи колышет их, как флаги. Эти монолитные кирпичные стены. И стены дрожат, меняются. И кажется, что вместе с ними меняется весь дом.
Палмер зажмурился. Стены надвинулись на него, сдавили, словно тиски. Он закричал, но сил уже не было. Невозможно было даже дышать. Лишь открыть глаза и смотреть. Весь мир вокруг хотел, чтобы Палмер открыл глаза и смотрел, как все меняется, возвращая его в прошлое, в жизнь, которой больше никогда не будет.