Джек перевернул очередную страницу, читая о проявившихся, спустя пять десятилетий побочных действиях приема вакцины бессмертия. Ученый-скептик писал не скрывая сарказма, что все кратковременные эксперименты были удачны, а ждать пятьдесят лет никто бы не стал. Вакцину пустили в производство. Сначала на земле, затем в подводных городах. Цены на нее падали так быстро, что в аптеки не успевали завозить все новые и новые партии. Правительство спешно выпускало законы об ограничении рождаемости, о строительстве новых подводных городов, но…
Но все эти меры оказались лишними. Природа сама позаботилась об этом. Проиграв битву за старение, она одержала победу, лишив людей способности регенерации. Шрамы не заживали, язвы не затягивались. Люди превращались в уродливые куски плоти. Никто не рожал детей – смерть. Никто не желал принимать участие в контактных видах спорта – уродство. Даже когда появились регенерационные машины, ситуация не особенно изменилась.
Мир замер, застыл. Никто не рождался. Никто не умирал. Лишь изредка в газетах писали о случаях самоубийства и о том, что правительство разрешило создать еще одного ребенка в пробирке. Все говорили об этих детях, строили планы. Один статистик попытался подсчитать, сколько потребуется лет, чтобы эти дети заменили застывший мир, вернули ему прежнюю суету – оказалось, что нужно ждать двенадцать тысяч триста сорок один год. Джек долго думал над этой цифрой, затем громко рассмеялся. Негр из библиотеки поднял на него свои глаза, но ничего не сказал.
Джек снова перечитал статью о детях из пробирки. Она была написана почти двести лет назад. Он попытался подсчитать, сколько бы сейчас уже было детей из пробирок, будь та правительственная байка правдой. Пара тысяч? Десять тысяч? Но байка осталась байкой. О детях из пробирок писали, только когда кто-то умирал, чтобы подавить панику, связанную с вымиранием. Больше о них не было сказано ни одного слова. Лишь в желтой прессе придумывали рассказы о спецшколах, где учат детей из пробирок управлять стадом бессмертных. Но на самом деле никаких детей не было. Это был провал. Конец. И застывший мир знал это, но отказывался верить.
Нэтти. Она была с Джеком последние пятьдесят лет. Если не считать десятка шрамов, она была красивой. Один из шрамов прорезал ей левую щеку. Нэтти получила его, когда регенерационные машины были большой редкостью, поэтому рана долго оставалась открытой, не заживала, а когда удалось воспользоваться машиной для регенерации тканей, оказалось, что уродливый шрам сохранится на всю жизнь.
Джек старался не смотреть на левую щеку Нэтти. Не смотреть первые десять лет совместной жизни. После он привык и шрам перестал казаться ему таким уродливым, как раньше.
Еще один шрам обезобразил Нэтти правую руку. Она уже не помнила, как выглядела набросившаяся на нее собака, но плоть навечно сохранила следы острых зубов. Остальные шрамы на фоне первых двух выглядели сносно. Джек не замечал их. Да и у него этих шрамов было не меньше. У всего мира. И если не вспоминать ту жизнь, которая была прежде, то критерий красоты давно изменился. Изменились и чувства, характеры. Вечность раскинулась перед человечеством, сделала его флегматичным, неспешным. Тягучая вечность, ненужная для многих и безразличная для большинства.
Последний мужчина, с которым жила Нэтти, был хорошо образован, писал статьи в местной газете и выпускал по одной книге в год. Нэтти не знала, любит он ее или нет. Не знала, какие испытывает сама к нему чувства. Они прожили почти десять лет, пока писака не наложил на себя руки.
– Только сделай это так, чтобы я не видела, – попросила его Нэтти.
– Тогда тебе лучше уйти, – сказал он, словно надеясь, что она останется, но она ушла.
Потом, почти двадцать лет спустя, появился Джек. Нэтти выбрала его, потому что он был совершенно не похож на предыдущего писаку. В его глазах не было грусти и усталости. Он хотел жить, любил эту жизнь, и Нэтти надеялась, что это желание наполнит и ее опустошенное сознание, надеялась, что в этой простоте найдется смысл… Но смысла не было, даже когда Джека отправили в тюрьму. Она не знала, виновен он или нет, но обещала ждать. «В конце концов, двадцать лет не такой большой срок», – думала она с какой-то фатальной смиренностью прежнего писаки. «Хотя нет, – призналась себе Нэтти десять лет спустя, – у него не было смиренности. У него было отчаяние». Эта мысль принесла грусть.
Она попыталась найти его могилу. Не смогла. Хотела уехать из подводного города – перебраться на землю или просто в другой подводный город. Сделать хоть что-то… Но вместо этого отправилась на очередное свидание с Джеком. Он был глупым и хотел жить.
– Мне очень плохо без тебя, – призналась Нэтти.
Джек начал рассказывать о сокамерниках. Нэтти притворялась, что слушает, но перед глазами почему-то витал образ покончившего с собой писаки…
Покинув тюрьму, Нэтти не знала, дождется Джека или нет. Она отвыкла и устала от него. Устала от себя, от вечности. Иногда в голову ей приходила мысль, что главным в ее жизни осталось увидеть настоящее небо, которого она никогда не видела. Но ее пугало, что будет после. Опустошение? Желание смерти? У девочки двадцати лет, с душой трехсотлетней старухи…
Джек не знал, почему Нэтти отказалась от последнего свидания, не ответила на звонок, на письмо. Последнее Джек писал, старательно выводя слова, желая показать Нэтти, что тюрьма пошла ему на пользу. Теперь он много знает, умеет хорошо писать. Но ответа не было. «Может быть, она нашла кого-то другого?» – подумал Джек, попытался понять, какие чувства испытывает… «В конце концов, мне остался последний год!» – решил он и начал считать дни до освобождения.
С негром из библиотеки он встречался еще несколько раз, но так и не заговорил с ним. Да и книги потеряли смысл – без Нэтти все это стало каким-то ненужным. Она была умной, она встречалась с умными, и Джеку хотелось стать умным, а так…
Джек вышел из тюрьмы во вторник. Не хотел ехать к Нэтти, решив, что она живет с другим, затем вспомнил, что там осталось много его вещей. Он не спешил, тратил заработанные в тюрьме деньги в барах на выпивку и шлюх. Последние были до отвращения некрасивы, но после тюрьмы Джеку было плевать. Он хотел жить…
Нэтти. Она лежала в кровати. Одна. По лицу катились крупные капли пота.
– На каком ты месяце? – спросил Джек.
– На девятом, – сказала она.
– От меня?
– Какая разница. – Нэтти закрыла глаза, облизала сухие губы.
Джек нахмурился, долго смотрел на вздувшийся живот, затем подошел, сел рядом.
– Ты знаешь, что это убьет тебя? – спросил он.
Нэтти кивнула.
– Тогда зачем?
– Не знаю, – она улыбнулась, не открывая глаз. – Все было таким бессмысленным…
– Как у того писаки, с которым ты жила до меня?
– Возможно.
– А сейчас?
– Я не знаю, – Нэтти поморщилась, отдышалась. – Ты останешься со мной?
– Пока ты не умрешь?
– Да.
Джек долго смотрел на нее, но так и не ответил. Забыл ответить.
Он очнулся, когда начались роды. Нэтти старалась не кричать.
– Что мне делать? – спросил Джек.
– А что тут сделаешь? – прохрипела она.
Джек кивнул. Глаза Нэтти закрылись. Страха не было. Только боль, да и та притупилась, после того как Джек сделал ей укол обезболивающего. Время замерло, затем неожиданно побежало вперед, как никогда прежде…
Джек знал, что все закончилось, но продолжал сидеть на стуле, глядя за окно. Нэтти не дышала. Джек слышал, как бьется у него в груди сердце. Смерть оставила еще один шрам, но уже не на теле, вот только Джек не мог понять, насколько глубок этот шрам и сколько потребуется лет, чтобы рана затянулась, потому что сознание, в отличие от тела, лечит себя, избавляет от страдания. Нужно лишь уметь ждать и хотеть жить. Если, конечно, этот механизм рано или поздно не сломается…
Джек открыл окно. Подводный город шумел, всасывал в себя стоявший в комнате смрад.