♦ Три интеллигента, собравшихся вместе, – приятная компания. Десять интеллигентов, собравшихся вместе, – дискуссионный клуб. Сто интеллигентов, собравшихся вместе, – съезд интеллигенции. Пятьсот интеллигентов, собравшихся вместе, – это толпа ещё более разрушительная, чем пятьсот футбольных фанатов. Так как пять сотен футбольных фанатов громят лишь витрины, а толпа из пяти сотен интеллигентов – государство.
В текст, как в реку, нельзя войти
В текст, как в реку, нельзя войти
Литература / Литература / Писатель у диктофона
Фото: Анна Бердичевская
Теги: Андрей Битов
О философии творческого процесса размышляет в канун 80-летия Андрей Битов
– Рассказ «Автобус» начинается фразой «Хорошо бы начать книгу, которую надо писать всю жизнь». Есть ли у вас такая книга? В каком состоянии она сейчас?
– Такая книга есть. Это «Империя в четырёх измерениях», к которым примыкает «Пятое», а «Нулевое» её открывает. Так что уже шесть последовательных хронологических томов.
– Но при этом вы считаете «Империю…» одной книгой...
– Да, я считаю это одной книгой. Она так сложилась. Она сама росла, как однажды посаженное зёрнышко. Постепенно… Я понял только году в 96-м, что она написана, когда поставил английские переводы моих книг в ту последовательность, в которой они были изданы. И вдруг я вижу – вот они бок о бок и правильно стоят. Непонятно до сих пор, почему американцы так правильно, со своим абсолютным непониманием русской жизни и русских реалий, именно в этой последовательности выпустили мои книги.
– И получилась та самая последовательность, которая и привела к возникновению «Империи…»
– Да, она сложилась. Это делал всё тот же Роджер Страус, который издавал Иосифа Бродского. Он вообще имел нюх хороший.
Я не помню, кто же мне процитировал из первого письма Бродского, когда он оказался в иммиграции, что среди американцев вообще нет людей. Это было его зазнайское ощущение иммигранта. Он же вынужденно всё-таки уехал и чувствовал себя не дома, а разлучённым с друзьями, с родителями. Людей вообще нет; есть лишь сто человек, зато они настоящие. Собственно, больше ста и не надо. Это уже как по Библии: если у нации есть сто человек и условия страны позволяют им существовать, то эта страна ещё ничего, если только она не уничтожает эти сто человек. Вот такая у меня арифметика простая. Так что Роджер был «из настоящих» – что-то чувствовал, что-то понимал.
– У вас были когда-нибудь сомнения в том, что вы настоящий писатель?
– Я не был уверен, что я писатель. Но у меня просто другого выхода не было. Кем я мог бы быть… Вылечиться невозможно. Либо надо было попадать в сумасшедший дом, либо в тюрьму. Я другого выхода не вижу.
– То есть тексты всегда писались сами, это не усилие какое-то? Не нужно было сажать себя за стол, это не работа?
– Это не работа, конечно, но заставлять себя надо. Обязательно. Иначе ничего не получится. Бывает, никак не можешь себя заставить, но вдруг заставил. Вот к этому моменту, когда наконец заставил, ты уже достаточно готов, упакован, спрессован, и получается выплеск. И, если у тебя достаточно сил на этот выплеск, он может быть более-менее ничего. В общем, если спрессовать всё то время, что я сидел за столом, то получится, что я никогда за ним не сидел. Или я сидел тупо, например, сижу за столом, а на самом деле в «Паука» играю. Дело в том, что когда тебе вдруг перестаёт всё мешать, вот тогда всё и получается, а эти обстоятельства бывают очень редки. В остальное время тебе всё мешает.
– Что такое «Паук»? Это игра компьютерная?
– Да, игра, пасьянс. Дело в том, что с пауком у меня сложные взаимоотношения, ибо у меня начиналась хорошая карьера скалолаза в юности, но я проиграл свои первые соревнования, которые должен был выиграть. На финише, когда мне оставалось только подтянуться до вершины, я уже ухватился рукой за финишный край скалы, и в этот момент на паутине, как, знаешь, они качаются, большой паук-крестовик спрыгнул мне под нос. И я с визгом, как девчонка, отпустил сразу все страховки и полетел вниз. Хорошо, что я на страховке слетел… Так я с позором упустил первый свой выигрыш. Точно так же паук сбивает меня с концентрации и теперь, но в пасьянсе. Я вижу в пауке очень много провиденциального, потому что, с другой стороны, он же и плетёт ткань. Он же организатор великой конструкции, величайшей. И, собственно, в прозе больше паутины, чем в чём бы то ни было. Я всю жизнь и плету паутину…