Я практически не дышу, стараясь не упустить ни единого слова, не моргаю, обманывая свой разум, что пока не закрою глаза, ничего страшного не случится, хотя изнутри съёживаюсь в крошечный комок посреди огромной бетонной клетки.
Клетки, откуда для меня нет выхода.
Глаза Ника пристально смотрят в мои.
– Я хочу, чтобы вы оба поняли: все, что я делаю, ради вашего же блага. Некоторые решения для нас болезненны, но необходимы. Тебе ли не знать, – добавляет отец и, похлопав Ника по плечу, выходит из камеры.
– Молчи, – произношу я одними губами. – Что бы не происходило, молчи.
Плечи Ника напрягаются так, что того и гляди разорвут одежду. Даже охранник за его спиной слегка отодвигается, готовый сорваться и сбежать.
– Если у него еще есть наглость угрожать мне, то значит, хватит и силы сопротивляться. Позаботьтесь об этом, – добавляет отец, и я провожаю взглядом его спину. В очередной раз.
Позади раздаются шаги.
Я успеваю лишь вскрикнуть.
Последнее, что я вижу перед тем, как кто-то бьет меня наотмашь по лицу, – побелевшее лицо Ника в противоположной камере…
Глава 4. Клетка
Время останавливается, запутываясь в стенах комнаты. Какое бы решение не принял Ник, мы уже проиграли. Вопрос только в том, сколько нам отмерено. Или сколько я выдержу.
Дышать носом становится невозможно, потому что из него сочится кровь, попадает в рот и стекает с подбородка на шею, впитываясь в воротник. Кажется, она не остановится никогда. Вся выльется, и я упаду на пол пустой оболочкой. Может, так и лучше.
Застегнутый в форму до самого горла солдат поворачивает ко мне безучастное лицо. Уже через секунду одним пинком он выбивает стул. С позорным стоном опрокидываюсь на пол. Я стараюсь приручить страх, но инстинкт выживания внутри вопит и рыдает, умоляя, чтобы крик выпустили наружу, и все же я сдерживаю его очередным глубоким вдохом с привкусом железа на языке.
Не отрывая взгляд от фигуры в форме, я пячусь назад, пока не ударяюсь спиной о стену. Поднимаю голову, замечаю собственное лицо в тусклом стеклянном отражении и в ужасе распахиваю глаза. Лучше бы не смотрела, потому что от вида крови страх льется во мне через край.
… – Неужели ты ничего не боишься? – спросила я Ника однажды.
– Боюсь, – ответил он, пожав плечами. – Просто не позволяю никому этого видеть. – В ответ на мое недоумение, подошел чуть ближе и, наклонившись, шепотом добавил: – Я делаю то, что удается мне лучше всего: заставляю бояться тех, кто пытается заставить меня…
«Готов поспорить, Виола, что мы с тобой абсолютно одинаковые, – произносит Ник в моей голове. – Так борись!» Хочется кричать, что я устала и пусть весь мир катится к черту, но я чувствую, что он каким-то образом просит меня не сдаваться.
Я поворачиваю голову, разглядывая ботинки, оставляющие на полу кровавые следы, и заставляю себя посмотреть своему мучителю в глаза.
– Поздравляю, солдат. Столько лет военной подготовки явно не прошли зря, – зло скалюсь я, поглубже заталкивая голос разума, который орет, словно сломанная сигнализация.
Охранник застывает, и на лице его мелькает замешательство, которое он тут же прячет.
– Как твое имя? – спрашиваю я, улыбаясь шире. Рваная боль тут же огибает кривую от уголка губы к скуле, в которую он меня ударил, и оседает в висок. – Глупый вопрос, согласна. Ты, конечно же, не ответишь. Ладно, буду звать тебя мистер Смит. Ведь всех незнакомцев в фильмах так называют. Папочка Максфилд хорошо тебя выдрессировал.
«Что ты творишь?» – вопит взгляд Ника, но я притворяюсь, что не вижу его.
Я выучила твои уроки. А теперь выигрываю жалкие обрывки времени, пока отец не запихал меня в эту адскую машину, где моя жизнь начнется сначала. Уже во второй раз.
Охранник делает шаг в мою сторону. Я сдуваю с лица прилипшую прядь волос.
– Хорошая шавка, послушная. Вижу. Поделись ощущениями, каково это – избивать связанных, беззащитных девушек? Ведь это даже более подло и низко, чем толпой на одного.
Второй. Третий. Уже решительней.
Разбитый нос все также продолжает сочиться, но мне уже все равно.
– Почему ты все время молчишь? Умоляю, Смитти, поклянись, что я у тебя первая. Иначе эту боль я не вынесу.
Он молчит, окаменев. Но мне не нужны ответы, чтобы продолжать игру.
– Смотри на меня, смотри во все глаза. Как долго ты будешь вспоминать забившуюся в угол девушку, жизнь которой ты так старательно пытался сломать?
В незнакомых чертах лица боли теперь больше, чем злости. Чувство обреченности в них оглушает, а осознание того, что «это» сделала с ним я, наполняет силой. Злодеем может быть каждый, верите? Долгую минуту я чувствую удовлетворение, а потом смотрю на солдата, такого потерянного, разбитого, пусть и возвышающегося надо мной минимум вдвое, и вдруг понимаю, что завтра этот парень может ничего не вспомнить.