Гнев остывает.
Остается лишь досада и чувство обреченности. Ведь выходит, что в этой клетке две жертвы. Если он не заставит Ника вспомнить, отец заставит его самого забыть. А был ли в таком случае выбор?
Я вытираю кровь о плечо, но только сильнее размазываю ее, и начинаю смеяться. Кажется, я загнала собственную логику в угол. Боже, какая же дура. Никакие слова тут уже не помогут.
Громко хлюпаю носом и напоследок бросаю:
– Завтра мы проснемся на соседних кроватях, без памяти и без прошлого, и, может быть, ты даже улыбнешься мне, и мы станем друзьями. Вот ирония. А я так и не узнаю, что это ты разбил мне лицо.
Возможно, скоро я очнусь счастливой, но именно эта Виола, живущая во мне в данную секунду, та, которая впервые держала в руках оружие и нечищеный клубень картофеля, которая прыгала по крышам и спасалась от погони, которая ошиблась в людях минимум трижды, навсегда перестанет существовать. Потому что исчезнут люди, которые были для неё дороги.
«Прости, Ник. Кажется, я не смогу нас спасти».
Но Ник молчит, отрешенно глядя перед собой. Будто заглядывает мне прямиком в душу. Возможно, все еще ищет что-то, на что смог бы опереться, но доверие, такое хрупкое и шаткое, что мы успели построить, я разрушила. Осталось ли между нами что-то, способное убедить его в обратном? Я знаю, что у прежней Виолы были чувства, что могли бы снести любые стены. Но я не она. Увидит ли Ник те же признания в моих глазах? Вряд ли.
– Что тут происходит? – Мой вздох застревает где-то в середине горла, так и не выбравшись наружу, а мир переворачивается вверх ногами, потому что в комнату входит Джесс. – Чего застыл как каменное изваяние? – рявкает он на солдата, сбитого с толку моими пространными речами.
Вот и все. Передышка окончена. Наверняка именно так чувствуют себя лабораторные мыши, знающие, что им не выбраться, а конец близко.
– Отойди, дальше я сам. Максфилд в курсе, – добавляет Джесс, и я понимаю, что смерть твоей девушки от рук родного брата – вот настоящее искусство в уничтожении личности. Отец подстроил всё настолько филигранно, что хочется поаплодировать.
Воспользовавшись заминкой среди парней, я медленно просовываю ноги сквозь кольцо рук, чтобы веревки оказались спереди, а не за спиной. Джесс замечает мой крошечный маневр и делает шаг навстречу.
– Кажется, мы знакомы, Виола? – говорит он.
– Вряд ли, – отвечаю я, решительно глядя ему в глаза. Откуда Лаванту старшему известно о моем существовании, ясно. Вопрос в том, как много он знает.
– Забавно, правда, когда другие осведомлены о тебе лучше, чем ты сама, – произносит он, подходя все ближе.
Теперь я могу отчетливо разглядеть сходство между братьями, которых не так уж много: глаза с небольшим прищуром да волосы цвета вороного крыла. Только виски у Джесса уже прошиты ранней сединой.
– Стипендиат института Лондон Метрополитен, так и не воспользовавшийся грантом. Дважды проходила отбор в команду по гребле, три раза в сборную по волейболу и даже в шахматный клуб, но с треском провалилась. Старалась угодить папочке, видно. Экзамены на отлично, с выпускного класса – председатель литературного общества, волонтер в приюте для собак. Что еще? – щелкает он пальцами, пытаясь вспомнить. – Да, выпустила анонимную газетенку, разоблачившую местного профессора-извращенца, неравнодушного к молоденьким студенткам. Бедняге пришлось уволиться, а вот зачинщиков сего действа так и не нашли, – пожимает плечами Джесс. – Курила травку в клубе Вацио, где тебя задержали, но ты умудрилась замять это дело, не сделав ни одного звонка. Похвально. А не такая уж ты и паинька, морковка, – колкий акцент на последнем слове. – Как же ты сейчас оказалась в таком жалком положении?
– Ты не можешь знать обо мне такие вещи, – заявляю я, решительно поднимаясь на ноги.
Джесс смеется, но его взгляд колет стеклянной крошкой. То, что сочится в нем, можно назвать только одним подходящим словом – неприязнь.
– Мне известно о тебе гораздо больше, чем ты думаешь, – ядовито добавляет он. – И поверь, некоторые вещи я мечтал бы не знать.
Его слова, как гвозди, прибивают меня крепче к стене, заставляя ощущать холод лопатками, но я понимаю: даже такой, насмехающийся, но все же Лавант, лучше, чем бьющий меня по лицу неизвестный парень. Удерживая его взгляд, я пытаюсь освободиться, сжимая пальцы так сильно, как только могу, но веревки стянуты настолько, что оставляют на руках красные полосы.