Слеза скатывается из уголка глаза, стекает по носу и падает на руки, оставляя белую дорожку на красном фоне.
– Он сильнее, чем тебе кажется, – подбадривает Джесс, хотя, судя по взгляду, в своей голове он уже уничтожил меня минимум трижды. Ведь если бы не я, Ник не был бы ранен. Но вслух в мой адрес не звучит ни одного упрека. – Обычно говорят, что выживает не тот, кто сильнее, а тот, кто хочет жить. Будем надеяться, у Ника есть повод.
Я закрываю глаза и беру Ника за руку. Мои пальцы сами переплетаются с его разбитыми. Единственный звук, который я сейчас слышу, это его дыхание. Весь остальной шум: рев двигателя, скрип кожаного сидения, стук пальцев Шона по рулю – растворяется. Всё вокруг исчезает. Только я и Ник. Во тьме. Секунды превращаются в часы, удары сердца – в оставленные позади мили. Все будет хорошо, убеждаю я себя. Мы снова вместе. Наступит завтра, и тогда мы точно что-нибудь придумаем.
Один за другим мимо проносятся фонарные столбы, машина съезжает с центрального шоссе. В темноте не ясно, куда ведет нас Джесс. Ник все также не подает никаких признаков жизни, и, чтобы не сойти с ума от мыслей, я нарушаю тяжелое молчание:
– Куда мы?
– Если я правильно прочитал знак… – отвечает Шон, но Джесс его тут же прерывает:
– Не стоит.
Он до сих пор не доверяет мне.
– Да плевать, – машу я рукой и отворачиваюсь.
Я не замечаю, когда машина останавливается. Куда мы приехали тоже. Всю дорогу мои глаза были либо закрыты, либо прикованы к Нику. Шон помогает вытащить его из машины. Джесс светит перед собой фонариком, уверенно шагая к дверям обветшалого здания. То ли дом, то ли служебное помещение. Ночью совершенно не ясно.
Джесс несет Ника по узкому коридору в небольшую комнатку и прямо перед моим носом захлопывает дверь. Я вдыхаю, пытаясь успокоиться, размыкаю онемевшие от напряжения пальцы и делаю неуверенный шаг. Деревянный пол под подошвами ботинок скрипит, и от каждого движения вверх поднимается облачко пыли. Змейкой по полу гуляет сквозняк.
Касаясь пальцами стен, я медленно иду, привыкая взглядом к темноте. Гул шагов становится все звонче. Вот это акустика!
Внезапно холодный кирпич под моими пальцами превращается в ткань и, потеряв опору, я падаю на колени. Осторожно приподняв занавес, встаю, оглядываюсь по сторонам и ахаю. Потому что нахожусь прямиком на сцене.
Лестницы с деревянными перилами изгибаются вдоль стен, на которых под резными потолками высятся балконы и ложи.
Это театр.
– Выглядит впечатляюще, верно? – раздается голос сбоку, и я резко оборачиваюсь.
– Боже, Шон, как ты меня напугал, – я обхватываю его руками вокруг шеи и обнимаю на столько крепко, насколько позволяют силы. – Я так рада, что ты цел. Где Арти?
Я не видела парней всего день, но такое чувство, будто прошло несколько суток.
– Он с Рэйвен в другой машине, – шепчет Шон и аккуратно отстраняется, пристально разглядывая мое опухшее лицо. – Они в порядке. Оба. А что случилось с тобой?
– Давай не сейчас, – прошу я. – Здесь есть место, где можно смыть с себя все это?
Шон кивает:
– Думаю, мы сможем найти воду, чтобы привести тебя в порядок.
Спустя полчаса я все еще «привожу себя в порядок», если оцепенелое бесцельное блуждание можно таковым назвать. В итоге сажусь на мягкое сиденье в партере. Ждать, когда Джесс вернётся с новостями. Мне нужно немного побыть одной, чтобы успокоиться прежде, чем я снова его увижу.
Я закрываю глаза и откидываюсь на сиденье. Здесь холодно. Вокруг пахнет пылью. Странно осознавать, что когда-то это здание было наполнено людьми. Оно как старый заколдованный замок, темный и неживой. Только фонарь, одиноко стоящий на соседнем сидении, освещает клочок тьмы.
Позади раздаются шаги, но я не удосуживаюсь даже обернуться. Шон накрывает меня толстым пледом, найденным скорее всего где-то в гримерных, и садится рядом.
– Итак, мы снова вместе, – говорит он, упираясь локтями в колени.
– Как в старые добрые времена, – тихо отвечаю я.
– Не стоило мне разрешать тебе идти.
Шон действительно выглядит так, будто ненавидит сам себя за то, что его план не сработал. Я мотаю головой:
– Если кто-то и должен с отцом разобраться, то я. И ты это знаешь.
– Кто тебе теперь позволит.
Я грустно хмыкаю.
Никто из нас больше не хочет говорить. Мы сидим вдвоем в тусклом свете, отрезанные от остального мира, который давным-давно спит. Оба на грани, поэтому нужны друг другу, чтобы не сорваться.