Чем больше проходит времени, тем тревожнее становится на душе. Ведь если бы Нику стало хуже, Джесс бы сказал?
Наконец я слышу хлопок двери. Мы с Шоном переглядываемся.
Он предлагает руку, помогая встать, и мы вместе идем к комнате, куда положили Ника. Я изо всех сил пытаюсь унять снова разбушевавшееся сердцебиение.
– Сначала ты, – говорит он, давая мне право на приватность.
Дверь поддается легко, и я осторожно закрываю её за собой. В нос тут же бьет запах антисептика, крови и мыла.
Комната, кажется, бывшая гримерная, на первый взгляд полна всяким хламом, как будто театральная труппа просто исчезла, побросав реквизит, гонимая неизвестным страхом, но, присмотревшись, я понимаю, кто-то просто тщательно всё тут устроил. На полу стоит небольшая печка, поэтому в комнате тепло. Ковер с высоким ворсом вытерт, но все еще хранит частички былой роскоши, темно-красные бархатные портьеры завешивают дальнюю стену. На стойках, служивших ранее гардеробными, висит мужская одежда. Очевидно, Ник провел здесь какое-то время до того, как его поймали. Единственная вещь, которая выбивается из общего вида комнаты, – старомодный бронзовый патефон с огромным раструбом. На фоне исключительно практичных предметов он выглядит дико неуместно.
Ник все еще без сознания.
Я подхожу к дивану, чувствуя, как с каждым шагом подгибаются ноги, и аккуратно сажусь на самый край.
Впервые я так близко разглядываю прямые, словно щетинки, ресницы и черные волосы, падающие на лицо. Скольжу взглядом по разбитым пальцам, расслабленно лежащим на покрывале. Сейчас он выглядит младше своих лет. Просто мирно спит и мерно дышит. Блуждает где-то под сводами собственного подсознания, и я даже не уверена, слышит ли меня.
Я протягиваю руку, чтобы коснуться его лица или приоткрытых губ, но не решаюсь. Вместо этого пропускаю ставшие совсем длинными волосы сквозь пальцы, откидывая их назад. Одна из прядей тут же падает обратно. Жесткие. Упрямые. Как и он сам. Теперь понятно, почему Ник все время убирал их со лба.
При взгляде на бледное лицо, всё в синяках и ушибах, в голову лезут исключительно дурные мысли, но я стараюсь гнать их, потому что уверена: Ника не сломать даже смерти.
– Ты не умрёшь, ясно? – говорю я, крепче сжимая зубы, чтобы не расплакаться. – Ты обязан жить и отравлять мою жизнь своим присутствием, едкими замечаниями и колкими улыбочками. Иначе… – я делаю глубокий рваный вдох ртом… – Иначе какой в этом всём смысл, Ник? Слышишь?
Сколько раз он меня спасал, а я так и не сказала даже банального «спасибо»? Разраженно бурчал, отчитывая за глупость, но никогда не мог отказать в помощи. Язвил и насмехался, но все равно всегда стоял рядом, готовый закрыть собой, как бы не старался доказать, что ему все равно.
Его поступки всегда шептали громче любых слов, но я не слышала. А теперь он без сознания, и неизвестно, очнется ли вообще когда-нибудь.
Посмотрев по сторонам, я осторожно сжимаю его разбитые пальцы и тихо добавляю:
– Ты должен проснуться.
Я жду, что он откроет глаза, но черные ресницы даже не дрожат.
– Будь я на твоем месте, тоже не хотела бы, но ты нам нужен. Нужен мне.
Дверь распахивается, и я тут же одергиваю руку. Совершенно не утруждая себя правилами приличия, Джесс целеустремленно шагает мимо меня и садится в кресло, оставляя спину прямой, словно решив, что так все еще можно управлять положением. Только он не командир здесь, а мы не его солдаты.
Он бросает на меня пристальный взгляд, и я, растерявшись, не успеваю отвести свой.
– Я слушаю, – произносит старший Лавант, словно ожидая, что на столике перед ним появится подписанный рапорт. На увольнение, очевидно. – Ты и Ник, что между вами происходит?
Джесс выглядит куда серьезнее брата. Судя по тону голоса, он привык, что ему подчиняются. Самое точно выражение, которое я могу подобрать, чтобы описать его, – «утрировано правильный».
– Это вроде как не твое дело, – резко отвечаю я. Впервые подобный тон собственного голоса мне нравится. Не затем я пришла сюда, чтобы в чем-то перед ним оправдываться.
Джесс сжимает челюсти так, что линия скул выделяется особенно остро, темные глаза встречаются с моими, и я чувствую, как он прикидывает в уме, что со мной делать дальше, словно ведёт внутреннюю борьбу, и, судя по выражению его лица, я в этом поединке явно не выигрываю.
Чтобы не смотреть ему в глаза, я отвожу взгляд, разглядывая комнату. Изучаю старые афиши, которые заполняют почти все свободные кусочки стен, газетные вырезки и плакаты, фотографии тех, кто работал здесь когда-то.
– А ты очень на любителя, – наконец резюмирует Джесс.
Я хмыкаю, закатывая глаза. Старший Лавант снова молчит, поскрёбывая деревянный подлокотник. Встать и уйти будет невежливо. Хотя это единственное, чего мне сейчас хочется.