И зачем делать добро? Ведь уделом многих библейских персонажей было страдание. Ответ может быть только один: ради самого добра. Оно способно быть воздаянием само по себе. Добро вознаграждается, причем не обязательно материально, но нравственность, строго говоря, нельзя оценивать экономически, с точки зрения ее рентабельности. Иудеи должны были делать добро не смотря на то, выгодно это или нет. Если оно вернется, будем считать это бонусом[216], а не мотивом. Между благодеянием и вознаграждением за него прямой связи нет.
В Ветхом Завете это рассуждение приобретает особый смысл. Добро (incoming) мы уже получили. Добро (outgoing) мы должны творить из благодарности за добро (incoming), которое было сделано нам в прошлом[217].
Еще одно замечание, касающееся нравственности и аскезы. Как мы позднее увидим, особенно в связи с учением стоиков и эпикурейцев, важную роль в экономике добра и зла играет вопрос, может ли человек наслаждаться земной жизнью. Кажется, что как раз в таком случае он имеет право ожидать максимизации собственного блага. А может ли человек претендовать на материальное или эмоциональное вознаграждение за совершенное добро? Иммануил Кант придерживался мнения, что если добро (outgoing) оплачено добром (incoming), то мы не сделали ничего похвального или нравственного, так как увеличение нашего блага (что ожидаемого, что случайного) отвергает нравственность нашего поступка.
Иудеи предложили любопытный компромисс между учениями стоиков и эпикурейцев. Их основные взгляды мы разберем позднее, а сейчас коротко отметим: стоикам было запрещено стремиться к собственной выгоде, то есть к благу для себя, — они не имели права его принимать во внимание и на него рассчитывать. Они были обязаны просто жить по правилам (основным недостатком данной школы было слабое обоснование внешних причин, вызвавших появление этих правил, и их кажущейся универсальности) и равнодушно относиться к результатам своих действий.
Эпикурейцы делали все, чтобы максимизировать свою выгоду, не обращая внимания на правила (заранее установленные внешние предписания только отвлекают от того, что увеличивает благо, — это один из главных козырей эпикурейской школы; им не нужны были нормы, данные извне; они утверждали, что в каждой конкретной ситуации они должны считаться только с ней самой и больше ни с чем).
Древнееврейская религия предлагает вариант, находящийся где‑то посредине:
Веселись, юноша, в юности твоей, и да вкушает сердце твое радости во дни юности твоей, и ходи по путям сердца твоего и по видению очей твоих; только знай, что за все это Бог приведет тебя на суд[218].
Иными словами, существуют ясные (данные извне) правила, которых нужно придерживаться и через которые нельзя переступать. Но в рамках этих правил не просто можно, а даже нужно увеличивать собственное благо. Если придерживаться терминов современного экономического мейнстрима, то индивидууму рекомендуется оптимизировать выгоду в рамках собственного бюджетного ограничения. Он призывает к ограниченной (предельной) оптимизации. В данном случае существовал некий симбиоз законного поиска выгоды для себя (то есть наслаждения жизнью) и соблюдения не обсуждаемых и не являющихся предметом оптимизации правил. Религия Ветхого Завета не была аскетической, запрещающей земные удовольствия. Наоборот, весь мир или, если хотите, вся жизнь даны человеку для того, чтобы он обращал их себе на пользу. Извлечение выгоды, однако, не должно вступать в противоречие с заданными извне правилами. «Задача иудаизма состоит в воспитании безграничного стремления к богатству и обучении умению добиваться его так, чтобы рыночная активность и модель потребления находились в рамках Богом данной морали»[219].
Христианство позднее опять вернулось к более аскетичному взгляду[220] на поиск выгоды, то есть на наслаждение жизнью. Притча о Лазаре, как и многие другие, может служить этому хорошим примером:
Некоторый человек был богат, одевался в порфиру и виссон и каждый день пиршествовал блистательно. Был также некоторый нищий, именем Лазарь, который лежал у ворот его в струпьях и желал напитаться крошками, падающими со стола богача, и псы, приходя, лизали струпья его. Умер нищий и отнесен был Ангелами на лоно Авраамово. Умер и богач, и похоронили его. И в аде, будучи в муках, он поднял глаза свои, увидел вдали Авраама и Лазаря на лоне его и, возопив, сказал: «отче Аврааме! умилосердись надо мною и пошли Лазаря, чтобы омочил конец перста своего в воде и прохладил язык мой, ибо я мучаюсь в пламени сем». Но Авраам сказал: «чадо! вспомни, что ты получил уже доброе твое в жизни твоей, а Лазарь — злое; ныне же он здесь утешается, а ты страдаешь»[221].
216
В конце книги Иову возвращается все его имущество («И возвратил Господь потерю Иова, когда он помолился за друзей своих; и дал Господь Иову вдвое больше того, что он имел прежде» (Иов. 42:10)). Но воздаяние вряд ли компенсирует те тяготы, через которые ему пришлось пройти, и не оно было, как хотел показать автор Книги Иова, кульминацией этой истории. Вознаграждение было лишь непредвиденным бонусом и в расчет не принималось.
217
Что же касается зла, интересный взгляд на разницу между злом (incoming) и злом (outgoing) предлагает Сократ: из диалога Платона с Федоном следует, что заключенный в тюрьму Сократ готов скорее покончить жизнь самоубийством, выпив яд болеголова (цикуты), чем убежать. Лучше причинить себе зло, чем сделать нечто, что считаешь неправильным, — убежать из тюрьмы и отправиться в изгнание. По Сократу, в данном случае зло (outgoing) опаснее зла (incoming): «Но если бы оказалось неизбежным либо творить несправедливость, либо переносить ее, я предпочел бы переносить» (Платон. Горгий. 469с).
220
Под влиянием культурного наследия греков и благодаря религиозному гуляшу Ближнего Востока в первых столетиях нашей эры появился христианский «мейнстрим». Если, например, понимать регулярный пост как элемент аскезы, то можно заметить, что он в весьма ограниченной мере присутствует в Ветхом Завете, зато в изобилии — в благочестии христиан (и евреев) первых столетий.