Однако, несмотря на подобные происшествия и возрастающее количество затруднений, военные действия U26 против торгового флота успешно продолжались до конца 1917 года. За это время мы выполнили из Каттаро семь рейдов, потопили шесть торговых судов общим тоннажем двадцать восемь тысяч тонн и повредили один эсминец.
Атака на эсминец стала самой необычной из наших операций, и я надеюсь, вы будете снисходительны ко мне, если я расскажу, как это случилось. Всё произошло вечером, третьего июня, западнее Кефалонии. Несколькими часами ранее мы обнаружили трёхтрубный эсминец неизвестного типа, погнались за ним, но море штормило, и мы его потеряли. Потом, когда около половины девятого вечера мы шли в надводном положении, то снова увидели на западе тот же эсминец, несущийся нам навстречу на скорости в пятнадцать узлов. Мы погрузились и приблизились на дистанцию торпедной атаки.
К тому времени волнение на море стало таким сильным, что через перископ виднелись только трубы и мачты мишени на фоне заходящего солнца. Но я видел достаточно, чтобы оценить скорость корабля и курсовой угол. Мы выпустили обе торпеды с расстояния в четыреста метров, последовал громкий взрыв. Через двадцать минут мы поднялись на поверхность и направились к месту взрыва. На волнах качались обломки. Неожиданно фрегаттенлейтенант д'Эрменонвиль тронул меня за плечо.
— Герр командир, я слышал, что там кто-то кричал.
Использование затенённого прожектора показалось безопасным, и его скользящий по волнам луч высветил пловца, отчаянно размахивающего руками. Мы спустили шлюпку, подошли к пловцу с наветренной стороны и бросили ему верёвку. Однако он, к нашему изумлению, не стал её ловить, и даже попытался уплыть от нас, по-видимому, насмерть перепугавшись. В итоге нам пришлось маневрировать, приблизившись к нему на шлюпке — непростое дело в полутьме и штормящем море — так, чтобы Григорович смог зацепить его багром. На первый взгляд, показалось, будто мы спасли ребёнка, но этот ребёнок сопротивлялся и дрался, как пойманный кот. Он царапался так яростно, что потребовались усилия четырёх человек, чтобы справиться с ним и поднять на борт.
Мне пришло в голову, что мы, должно быть, подобрали беглого сумасшедшего, но когда незваного гостя провели в центральный пост, я увидел, что это азиат — низкорослый желтокожий коротышка с раскосыми глазами, одетый только в майку и шорты. Сопротивляясь и, очевидно, до смерти напуганный, он с шипением ругал нас на незнакомом языке. И тут меня осенило — мы подобрали японца. Я, конечно, не владел этим языком, но много лет назад провёл месяц в Японии и теперь узнал знакомые звуки. Спустя некоторое время наш гость, казалось, успокоился и даже согласился съесть немного ризотто, оставшегося от ужина. Мы дали ему сухую одежду и поместили на койке в машинном отделении. Кроме того, я назначил свободного от вахты матроса присматривать за японцем и держать экипаж от него подальше — даже если бы он свалился с луны, вряд ли у команды это могло бы вызвать больший интерес.
Всё шло неплохо до следующего вечера, когда я, услышав встревоженные крики, прибежал в машинное отделение. «Der Japanerl» чуть не истёк кровью, перерезав запястья украденной бритвой. Файнштейн перебинтовал его, и с этого момента, до тех пор пока мы не пришли в Каттаро, японца держали под строгой охраной. По прибытии в Дженович мы сбыли его с рук, но это оказалось лишь началом моих проблем. Для бюрократов нет ничего ненавистнее исключения из правил, а здесь было нечто чрезвычайно исключительное — единственный австро-венгерский военнопленный-японец. В соответствии с положениями Гаагской конвенции, ему полагались: отдельное место заключения, особый рацион питания, материалы для чтения на японском языке и регулярные посещения сотрудников Красного Креста — практически целый лагерь для одного военнопленного.
Я не сомневался, что всё это чиновники сочли моей персональной виной, поскольку спас его именно я. Для допроса пленного вызвали преподавателя восточных языков из Вены, который выяснил, что это матрос второго класса Такео Икеда, рыбак из Ивакуни, что в Японском море. Как только японец прекратил попытки самоубийства, оказалось, что у него вполне дружелюбный характер. Он сообщил, что тем вечером находился на борту эсминца «Ташикадзе», работал на полубаке и вдруг внезапно обнаружил, что уже плывёт в море.