Да, я до сих пор помню ее такой. Сколько бы ей исполнилось? Сейчас - девяносто два, она стала бы почти такой же сморщенной и скрюченной, как я. Этого не должно было случиться. Но, по крайней мере, для меня она всегда останется такой, как тогда.
Потом наступило утро: платформа на Южном вокзале в сером утреннем свете и мучительное, полное слез расставание. Мне предстоит только один или два рейда, но кто знает? Возможно, уже одного окажется достаточно. Когда поезд с шипением отошел от платформы, Элизабет побежала вслед за ним.
— Прощай, мой милый, береги себя и возвращайся невредимым. Думай обо мне и о малыше... Я всегда буду тебя любить.
Поездка назад в Полу не стала приятной. Вагон был переполнен и ужасно обветшал из-за почти четырехлетней службы в составе воинских эшелонов. Окна разбиты; двери отсутствовали; даже части крыши отвалились, так что угольная сажа сыпалась на нас в каждом туннеле. Мы ехали через Грац, Марбург и Лайбах, а старые осевые буксы визжали, как тысяча поросят в предсмертной агонии. Единственным утешением для меня стало то, что в Граце на поезд сел фрегаттенлейтенант Месарош, он проводил там отпуск с очередной подругой, а в Дивакке к нашему поезду присоединили вагон с полевой кухней. Он принадлежал полевому артиллерийскому полку, направляющемуся в Полу, но повара любезно согласились приготовить гуляш для всех остальных, как только мы объединили свои пайки. Он состоял главным образом из картофеля и сушеной репы с отходами конины, но это было лучше, чем ничего.
Локомотив, прицепленный в Дивакке, находился в еще худшем состоянии, чем тот, что вез нас из Вены. Мы доехали до склона длиной километров десять, и дышащий на ладан двигатель просто встал на подъеме, как лошадь перед барьером. Всем пришлось выйти и топать пешком вдоль путей, пока поезд с мучительным хрипом взбирался наверх. Стояло великолепное весеннее утро, среди голого известняка выделялись ивы с сережками и усыпанный ярко-желтыми цветами дрок. В чистом лазерном небе лениво кружилась пара аэропланов. Рядом шел офицер австро-венгерских ВВС. Он остановился и пристально посмотрел вверх, заслонив глаза от солнца.
— Все в порядке, — сказал он, - это наши аэропланы.
Потом он подхватил свой багаж и снова стал взбираться по склону. Внезапно он остановился и опять посмотрел наверх.
— Быстро, всем в укрытие!
Мы нырнули в укрытие, и сначала один, а затем второй аэроплан спикировали с неба, как пара соколов. Повисла гнетущая тишина, потом они появились всего в нескольких метрах над вершиной холма и с ревом направились прямо на нас. Пули со свистом отскакивали от скал. Потом на вагоны с оглушительным взрывом упали две бомбы. Я мельком увидел ботинок с торчащей из него белой костью, он пролетел по дуге, а за ним развевалась как праздничный транспарант крага.
Потом аэропланы исчезли так же быстро, как и появились. Мы поднялись на ноги и пошли выяснять потери. Локомотив остался цел, хотя в нем зияли дырки от пуль. Также уцелели все вагоны кроме одного, они даже не выглядели более потрепанными, чем прежде. Но наши сердца екнули, когда оказалось, что снаряд попал в вагон с полевой кухней и ужином. От двух поваров не осталось почти ничего. Потом Белла Месарош позвал нас к полосе отчуждения, где лежали остатки полевой кухни.
Половина гуляша из одного котла вылилась. Мы выскребали ложками котлы и окрестные скалы, пока не похолодало. Думаю, это многое говорит о том состоянии, до которого нас довели четыре года войны. Потом мы ели остатки ужина, а в это время машинисты пытались снова привести поезд в движение. Офицер ВВС извинился и сказал, что это были бристольские истребители из британских подразделений, базирующихся под Венецией.
— Простите, ребята, но тут ничего не поделаешь. Теперь почти всё время так — их слишком много, а нас слишком мало.
— Выше нос, — сказал Месарош, — не забывайте про военную фортуну и всё такое. Одно то, что вы до сих пор живы, уже неплохо, так что...
Он замолчал и уставился в котелок со спасенным гуляшем, его лицо приобрело оттенок оконной замазки. Со дня на него смотрело глазное яблоко.
Я добрался до военного порта Полы и обнаружил, что ремонтные работы на U26 продвигаются теми же темпами, что муха, завязшая в меде. Материалы поступали с перебоями, и рабочие верфи ходили угрюмыми и чувствовали себя бесполезными. Ощущение усталости, близкого конца нависло над причалами и стапелями. В конце концов, пришлось насильно вербовать рабочих и солдат, которые подготовили лодку для спуска на воду, и мы отправились в Каттаро с полуторамесячным опозданием.
Когда мы прибыли в залив Бокке, то оказалось, что там дела обстоят не лучше. Дефицитом стало всё: не только еда, но и тысячи вещей, необходимых для функционирования субмарины. Не хватало дизельного топлива. Выдавали лишь по две торпеды на лодку. И они часто были с дефектом (как мы подозреваем) из-за преднамеренных забастовок на торпедных заводах Санкт-Пёльтена. Электролит для аккумуляторов, запчасти всех видов, даже дистиллированная вода стала едва доступной.