Остаются лишь сны, обращённые к слову заклятья.
Оттого, может быть, я под яростный гул автострады,
Отрешаясь от будней, шепчу стародавнюю сагу.
Осеняя пространство и время, мерцают Плеяды.
Осень знак подаёт, и ложатся стихи на бумагу.
* * *
А в Азии не принято писать сонеты.
Анафора конечной рифме не чета.
Но амфоры любви достойны все поэты.
Азалия берёт от радуги цвета.
А я пою простор и высь небесной сини,
И фимиамом курится степной мираж.
Ая цветёт – полынь моей полупустыни,
И феи храмом высится кедровый кряж.
Молитвенная ода небесами дышит.
Могильная трава сама себя колышет,
Сокрытый вздох столетий чуя под собой.
И знак анафоры отсвечивает бронзой.
И знает лишь рапсод, как просто и непросто –
Скрипичный звук придать струне волосяной.
* * *
Седым деревьям в тишине ночной не спится,
И втайне крона наклоняется к земле.
Как дым слегка сиреневый, листва клубится
И тает облаками в серебристой мгле.
Пока наполнен небосвод сияньем млечным
И плещется светло Байкал у самых ног,
Пора и мне в тиши задуматься о вечном
И песнь сложить из праха пройденных дорог.
Что боги ведают восхода и заката?
Чтоб жажду по просторам утолить, когда-то
Мне дальний путь наворожили журавли.
И по следам кочевников – владык полмира
Я постигал изменчивость времён, и лира
Мерцающие возвращала миражи.
Дзинь
Дзинь – пролетела стрела.
Джейран по пустыне несётся,
и пыль превращается в смерчи.
Желанья людей разрывают на части планету,
как, например,
Джагатайский распался улус,
вопреки завещанию Чингисхана.
Жаль, но эфемерность явлений присуща
земной круговерти.
Джинн выпущен давно из бутылки,
Джиу-джитсу обороняет улитку,
ползущую к своей Джомолунгме.
Джем не успел на губах растаять у Дженни,
как из пухленького беби
Дженни превратилась в седовласую худосочную леди.
Дзинь – и умолкла струна.
Жизнь тем не менее продолжается.
Жимолость расцветает,
и лесные жар-птицы ей поют дифирамбы.
Джига звучит, и жаворонок в небе отбивает чечётку.
Джипы проносятся по крутым виражам
от Джиды до Джакарты.
Джигиты умыкают принцесс, затянутых в джинсы.
Джунгли мечтают прижаться лианами
к Рио-де-Жанейро.
Джокер всегда появляется в эпоху,
когда жареным пахнет.
Джонку событий несёт по волнам так,
что не снилось Жюль Верну.
Дзинь – отзвенело мгновенье.
Дзинь – пролетело тысячелетье.
Дзинь – каждый, кто это слышит, и есть
Дзен-буддист поневоле.
* * *
Опять взлетает в синеву
И машет жаворонок
Крылышками,
Как будто протирает заново
Окно моё,
Затерянное
В небесах.
Игреневый конь пролетел над планетой
Игреневый
конь пролетел над планетой и скрылся в тумане.
Сиреневой
веткой махнула вослед одна юная дева.
Шагреневой
кожей сжимает асфальт мирозданье,
И времени нет
оглянуться на дали родного напева.
Закатом
осенним плывут облака, унося синеву.
И вслед мне
глядит из степей евразийских моя амазонка.
И взглядом
меня провожает до самой черты горизонта
И свет
её солнечных глаз предо мной расстилает траву.
Миллениум
прожит, опять, опадая, кружится листва.
Мерещится
света конец или новой эпохи начало.
И медиум
слушает в трансе рокочущий бубен Байкала,
И мельница
времени крутит упорно свои жернова.
Куда же
несёт меня ветром попутным и встречным планида?
Крутая
волна океана сансары качает мой век.
Куланы
столетий летят, и легендами юрта увита.
К усталым
деревьям приникнув, оседлый грустит человек.
Колышутся
в травах железного века тяжёлые тени,
Туманы
дымов заслоняют пути поднебесные птиц.
Ковыльной
душе не хватает дыхания скифских оленей.
Тюльпаны
горят на полях недочитанных ветром страниц.
И знаю,
что вслед мне глядит одна юная вечная дева,
И свет
её солнечных глаз мою песню хранит на планете.
И значит,
есть выбор, печатью отмеченный Синего неба.
И след
аргамака клубится в сиреневой дымке столетий.