Во всей этой шумихе вокруг «правого мозга» наверняка отразилось свойственное нашей эпохе разочарование в интеллекте и поворот ко всему интуитивному, подсознательному, неосознанно творческому с мистическими корнями и обертонами. Нынешняя истерическая мода на «правый мозг» — одно из проявлений духа нашего времени. Но, по мнению Анны Харингтон, здесь обнаруживается и нечто большее. Когда-то Жак Деррида писал о «неустойчивости» основных понятий западной метафизики. Хотя все ее излюбленные «бинарные оппозиции», все эти левое-правое, верхнее-нижнее, мужское-женское и так далее кажутся как раз отражением симметрии и выражением равновесия, в действительности в них всегда предполагается некая скрытая иерархия: мы просто затрудняемся помыслить какую-либо пару, не приписав (пусть неосознанно) одному ее элементу более важную роль, чем другому. Поэтому наше коллективное мышление, получающее воплощение в тенденциях интеллектуальной моды, непрерывно колеблется. С момента открытия асимметрии мозга мы были попросту обречены на приписывание главенства либо левому, либо правому полушарию.
Сам же выбор диктовался господствующими тенденциями культуры; в рациональном и позитивистском XIX веке неизбежным оказалось превознесение «вместилища интеллекта»; в нашем увлеченном всем подсознательным веке настало время моды на «хранилище творческого инстинкта». Откуда уже рукой подать до «правомозгового», «истинно творческого» секса.
Наша собственная склонность к мышлению в дуальных оппозициях играет с нами дурные шутки: закрепляясь в культурных стереотипах, она дает обществу возможность исподволь навязывать нам свои моральные, социальные и даже сексуальные предпочтения — под видом норм, подкрепленных «авторитетом науки». Только действительность намного сложнее, чем это рисует соблазнительное своей простотой и всеобщностью противопоставление правого и левого полушарий. •
Александр Никулин
«Счастье следует искать на путях обыкновенных»
Плутовская экономика — так назвали экономические отношения в нынешней России социологи Даниил Дондурей и Леонид Невлер («Знание — сила», 1997 год, № 9). Сегодня тему продолжает экономист Александр Никулин. Он считает, что в современном мире с рыночной экономикой сосуществует много других, эксполярных. Эксполярная экономика, что это за зверь?
В сознании современного общества существует несколько таких фундаментальных моделей, на которых, как на трех черепахах древней космогонии, держится все социально-экономическое пространство- Это модели рынка, государства и npoгpecca. За последние двести лет, начиная с эпохи Просвещения, они целенаправленно разрабатывались, усовершенствовались и воплощались в жизнь лучшими интеллектуалами и общественными деятелями земного шара.
Все понятно. Остается лишь несколько неудобных в своей детской наивности вопросов.
— Только ли рыночными и государственными формами определяется социально-экономическая жизнь общества?
— Если нет, то что собой представляют возможные иные негосударственные/нерыночные экономические формы?
— Если мы признаем принципиальную множественность и самостоятельность экономических форм, то каковы их внутренние принципы функционирования и внешняя динамика по отношению друг к другу? Куда в конце концов все это движется?
Эти вопросы под разным углом зрения уже ставились в социально- экономической науке нашего века. Более других об этом думали и писали Александр Чаянов, Карл Полани, Кейт Харт и Теодор Шанин. Обратимся к их исследованиям и выводам.
Концепции «иных» экономических форм
Как и многое другое, идея параллельных рыночных экономических миров впервые прозвучала в России: родоначальником этой научной традиции считается Александр Чаянов. Крупный экономист-исследователь сельских крестьянских хозяйств, он заметил, что с точки зрения рынка российские крестьяне и ремесленники ведут себя крайне неразумно. Вместо того чтобы все усилия сосредоточить на выколачивании из своего клочка земли или мастерской прибыли и сверхприбыли, они более всего заботятся о гармоничном балансе труда и потребления семьи. Чаянов выдвинул тезис о том, что в каждой отрасли хозяйства (и не только аграрного) есть свои оптимальные размеры предприятия, и эффективнее всего разумно сочетать крупное производство с мелким. Коров, например, держать в семейных хлевах, а перерабатывать молоко в сыр и сметану — на молочном комбинате. Он предложил конкретные расчеты огггимумов таких сочетаний.
Вполне логичен был следующий, принципиально важный шаг: признание множественности и самостоятельности хозяйственных логик, возможности альтернативных форм экономического развития.
Этот тезис в середине XX века развернул Карл Полани, американский экономист и социолог. В своем главном труде «Великая Трансформация» он проанализировал развитие мировой экономической и политической системы за последние два века и пришел к следующим выводам.
Рыночный экономический фатализм возник недавно, в девятнадцатом веке; он не присущ самой человеческой природе.
Эпоха первоначального накопления капитала была не только знаменитым временем, когда удалые и жадные хапали, что хотели. Это было время мучительного втягивания многих поколений в дисциплину и формализм рыночно-индустриальной системы.
Рынок есть всего лишь инструмент общества. И рыночная капиталистическая система может исправно функционировать только внутри культурно и институционально приспособленного для рынка общества. Стремление хозяйствовать лишь по законам рынка — опасная утопия, приведшая к двум мировым войнам в двадцатом веке и породившая рыночный противовес — тоталитарные коммунистические и фашистские режимы.
Во второй половине двадцатого века наступает время формирования новых, пока еще не ясно каких экономических отношений. И по- прежнему не все предопределено предшествующим опытом и привычкой, многое зависит от воли и воображения людей, всякий раз заново пересоздающих свой мир.
Кейт Харт, английский социолог и антрополог, не создавал глубоких теоретических конструкций подобно Чаянову и Полани. Но в начале семидесятых годов он выдвинул и обосновал научный термин, который сыграл важную роль в осознании сложностей современной экономики. У Харта никак не получалось описать современное хозяйство Ганы и Кении в общепринятых терминах рынка и государства. Африканцы в основном живут по правилам другой экономики — какой? Харт назвал ее неформальной. Одно из отличий — в разных способах получения доходов: если в формальном секторе — это доходы от зарплат, пенсий, пособий, то в неформальном — доходы от индивидуальной трудовой занятости, от натурального хозяйства, различных форм обмена и услуг, а в криминальном — воровство, мошенничество и так далее.
За последние двадцать лет определения неформальной экономики, предложенные Хартом, многократно расширились и усложнились, в чем немалую роль сыграчи работы Теодора Шанина, английского социолога-крестьяноведа, изучавшего крестьянский мир в Индии, Иране, Мексике, Танзании (сейчас Шанин вместе с российскими коллегами ведет исследование социально-экономических проблем сельского хозяйства России).
Шанин уточнил представление о неформальной экономике, предложив термин «эксполярность». Термин «эксполярные экономики» выдвинут в противовес капиталистическим и государственным экономикам — двум фундаментальным политико-экономическим моделям, и модели маятника между ними (когда государственная экономика перестает работать, внедряют капиталистическую экономику, называемую рыночной; когда перестает работать капиталистическая экономика, проводят некоторое государственное вмешательство). Эксполярные формы находятся вне этих полюсов, а также не «между ними», так как обладают собственной логикой существования. Термин ехpolar вбирает в себя также семантику древнегреческого слова polis, которое означает как «государство», так и «рынок».