И пятеро в знак согласия молча кивнули головами, потому что выражать свои чувства бурно недостойно мужчины.
Сборы были недолгими, ходоков снаряжали в путь всей деревней.
— Возьмите наши снегоступы: они самые легкие и надежные, — сказали им соседи и принесли свои самые лучшие снегоступы, сплетенные из крепких прутьев, обтянутые снизу звериными шкурками мехом наружу.
— А у нас возьмите теплые вещи, — сказали другие соседи и отдали свои самые теплые башлыки, шапки и каламаны[1].
— А у нас еду, — сказали третьи и дали сало, овечий сыр и хачапури[2].
— Хорошо, мы возьмем, — ответили те пятеро и взяли все, что им принесли, потому что и снегоступы, и теплые вещи, и пища необходимы в горах.
Потом они пошли. Стояло холодное солнечное утро, такое тихое и покойное, какое бывает только после бурана. Казалось, синий купол неба звенел, как стекло. Кругом в молчании возвышались горы. Яркий снег слепил глаза.
Мариндинцы проводили ходоков за окраину деревни, и здесь самый старший и уважаемый из жителей сказал им:
— Возвращайтесь с доброй вестью.
И потом все долго смотрели, как они стали подниматься на перевал. А те, кто поднимался, ни разу не оглянулись. Они молча и неторопливо шли вперед. Они знали, что на них смотрят снизу, что самые зоркие и терпеливые из мариндинцев останутся там до вечера, чтобы предупредить односельчан об их возвращении.
Пятеро шли неутомимо друг за другом, по очереди пробивая след в глубоком снегу. Они почти не разговаривали между собой, а если и разговаривали, то негромко и скупо — берегли силы для трудного подъема. Кроме того, от звука голосов мог произойти снежный обвал. Они хорошо знали законы своих гор.
Им нужно было подняться на километр, потом еще на километр и еще на километр, а затем пройти немного по ровному месту, и тогда из-за каменных глыб покажется здание заставы. Обычно тропа обозначалась вешками из молоденьких высохших елок, но сейчас вешки были завалены снегом. Лишь кое-где над его покровом виднелись вершинки да столбы с радиопроводкой, полузаваленные снегом, непривычно низкие, словно обрубленные. Снег лежал чистый, сверкающий. На проводах, на верхушках столбов и вешках кристаллики инея складывались в яркие звездочки, сплетались в тончайшее кружево. Безмолвие царило кругом.
Но вот налетел ветер и сбил иней. Снег взметнулся, закружился, будто в пляске. Замутилось небо, померкло солнце. Ветер обжигал лица, мешал дышать. А путь становился все круче и круче…
Передний вдруг упал и стал медленно сползать вниз, увлекая за собой остальных. Вместе с ними сползал снег. Только чудо могло спасти их. К счастью, оползень вскоре утих, и они снова стали взбираться там, где только что проходили. Так повторялось несколько раз.
В снежной круговерти столбы скрылись из виду. Люди сбились с пути. Стали попадаться трещины. И опять передний провалился в трещину, и его долго вытаскивали. Но через пятьдесят шагов провалился другой. Пришлось по своему следу вернуться назад и долго отыскивать тропу, пока не наткнулись на вешку. Идти стало немного легче.
Так они прошли первый километр, потом второй, потом третий. Они торопились и вместе с тем очень боялись увидеть то, о чем думали всю дорогу.
На седловине перевала ветер ревел и сбивал с ног. Путники шли, низко пригибаясь, чтобы пересилить порывы ветра. Снег здесь был сдут почти начисто, и пришлось снять снегоступы. Ноги скользили, подвертывались на острых камнях.
— Э-э, слышите? — передний остановился и с силой втянул в себя морозный воздух.
— Слышим, — ответили ему. — Давай иди!
Пахло дымом. Ветер доносил его со стороны заставы. Если пахнет дымом, значит горит огонь.
— Что вы скажете? — опять обернулся первый.
— Иди, иди! — поторопили его.
Застава показалась внезапно за нагромождением скал. Снег завалил ее по самую крышу. Глубокие траншеи вели к дверям казармы, конюшне и командирскому домику. Из трубы поднимался дым и рассеивался, подхваченный ветром. На радиомачте, как язычок пламени, трепыхался красный флажок.
— Ну что? Я же говорил! — громко сказал первый.
Дежурный, шагавший по траншее, заметил их, приветливо махнул рукой.
Они не спеша спустились, подошли к нему.
— Начальник дома?
— У себя, проходите, — сказал тот и улыбнулся.
Горцы неторопливо и степенно прошли по траншее к дверям, приставили к стенке снегоступы, сбили с обуви и башлыков снег. Потом шагнули в темный коридор и через минуту вошли в канцелярию.
Капитан сидел за столом и брился. Окна были завалены снегом, и капитан брился при свете керосиновой лампы. Увидев гостей, он сильно дернул бритвой. На мыльной щеке выступила капелька крови.