Кумало бегал, гремел горшками, но тревожные мысли не покидали его. Повесят! Ему стало страшно. Всем угрожает смерть, а он ждет здесь вечера, размазывает по горшкам обед.
Он схватил горшки с огня, быстро завернул их в банановые листья, сунул в мешок и, согнувшись, ринулся из хижины. Пробежал несколько шагов, поднял голову и попятился. Перед ним стояли два охранника вождя.
— Нас встречаешь? — высокий детина с медными браслетами на запястьях смеялся. — Малафа[5] есть?
На другой стороне улицы еще несколько полицейских выглядывали из-за бананов.
По телу Кумало пробежала противная дрожь. Попался! Руки, прижимавшие мешок с горшками к телу, тряслись в мелком плясе. Кумало напряг их, чтобы враги не видели его слабости. «Зонде подумает: это я предал их. Убьют партизан и меня тоже».
Маленький полицейский с жестким, холодным лицом остался снаружи. Высокий вошел в хижину вместе с Кумало.
— Ты садись рядом. Малафа-то есть?
— Нет, — сухо ответил Кумало.
Долго молчали. Селение погружалось в сон. Кумало думал об отряде, мысль металась, как пойманная в силок птица. Сейчас придет Зонде, и капкан захлопнется. Кумало сжал зубы.
Если закричать сейчас, полицейский пустит в ход дубину. А Зонде, может быть, еще очень далеко, не услышит.
Никогда еще не попадал Кумало в такое тяжелое положение. Вот он сидит и спокойно ждет, когда собаки вождя отдадут партизан в руки палачей.
Кумало тяжело дышал, словно бежал в гору. Он метнул косой взгляд на охранника. Тот не спускал с него глаз. Рука полицейского лежала на рукоятке дубины. «Проклятый трус! — ругал себя Кумало. — Погибают товарищи, а ты греешься у костра рядом с ищейкой!»
Нужно действовать. Кумало уселся поудобнее и робко заговорил о набегах слона-отшельника, появившегося недавно около селения. Голос Кумало дрожал от волнения. Он говорил почти шепотом, потом постепенно заговорил громче. Зонде и его ребята услышат разговор.
— Молчи! — оборвал его полицейский. — Вина нет, а трещит как попугай!
Полицейский понял хитрость Кумало.
Но вот в саду раздался шорох листьев.
Начинается! Кумало подобрался. Он не будет предателем. Из глубоких глазниц на стражника смотрели горящие от волнения глаза. Полицейский, закусив нижнюю губу, осторожно поднимался на ноги.
Кумало решился. Он вскочил.
— Бвана! В саду слон, бананы поест!
— Молчи! — зашипел полицейский, хватая Кумало за горло левой рукой. — Молчи!
— Пальмы поломает, а мне налог платить! — громче кричал Кумало, стараясь прорваться к двери.
Охранник оттолкнул Кумало к стене и ударил дубинкой по плечу.
Кумало словно ждал этого. Он взвыл так, что было слышно на конце селения.
Резкий удар обрушился на голову Кумало. В ушах загрохотало, словно падало подрубленное дерево. Кумало свалился. Теплая слабость залила тело.
…Кумало очнулся в тишине. Из-под двери незнакомой комнаты бледным пятном проникал свет утра. Кумало покрутил головой, потрогал ее руками, словно желая убедиться, что она на месте. Сел на земляной пол и осмотрелся. Сомнений не было: он в тюрьме. Стал припоминать, что произошло. Неужели схватили партизан? И он, Кумало… — Кумало застонал при этой мысли. Нет! Он закричал громко. Партизаны ушли.
Днем в деревянной камере стало жарко. Болела голова, то поташнивало, то знобило.
Мбулу пришел в камеру к вечеру.
— Ну, рассказывай про коммунистический заговор, — забасил вождь. — Говори, и тебе будет лучше.
Кумало сидел на полу. Мбулу стоял перед ним в полумраке, ширококостый, толстый.
— Если бы ты не был коммунистом, — басил Мбулу, — ты бы пошел на рудник, а не притворялся тогда хромым.
— Ты тоже не хочешь на рудник, значит и ты коммунист? — Кумало оскалил в насмешливой улыбке белые зубы. — Какие коммунисты?
— Коммунисты? Все знают — которые грабят плантации.
— А я разве граблю? — в глазах Кумало блеснули насмешливые, веселые огоньки. Мбулу не знал о партизанах!
— А те, кто с тобой, те грабят, — сердился Мбулу.
Мбулу ушел, ничего не добившись. Он приходил несколько раз, но Кумало твердо стоял на своем.
Медленно шло время. Кумало парился в душной клейкой жаре камеры, прильнув к двери, слушал громыханье далеких тамтамов, рассказывающих о разливе восстания в соседних провинциях, радовался.