Прошло уже больше часа. Вода поднялась выше колен, совсем замедлился шаг, и сильно застыли ноги. Ни того, ни другого берега не видно. Вокруг только темная вода и такое же небо. Один человек в темном безмолвии.
«Еще немного — глубже станет, а там и мелеть начнет», — подбадривал себя Ваня. Но уже начинала точить мысль, что взялся за нелегкое дело и что до конца далеко. Хуже всего холод. Мелко и противно застучали зубы. Прошло еще сколько-то времени. Определить сколько, точно не мог. Казалось, если не вечность, то сутки, во всяком случае. Ног своих он не чувствовал, и передвигались они, словно движимые посторонним механизмом. Все, что он еще мог отмечать, доведенный почти до бесчувствия страшным холодом, это уровень воды.
Уже давно пора бы ей понижаться, а она дошла почти до пояса и как будто поднимается выше. Уж не сбился ли он с пути и не идет ли прямо в открытое море?
Юноша оглянулся. Полярная звезда на месте — чуть вправо от плеча. Значит, направление верное. И вдруг страшная мысль словно поразила его:
«Прилив!»
Верно, шел медленнее, чем рассчитывал: отлив кончился, и вода стала прибывать. А ведь берег, должно быть, совсем недалеко. Неужели вот так, не дойдя чуть-чуть, погибнуть? Пробовал плыть, но закоченевшие ноги не слушались, сам едва не захлебнулся. Пошел опять, а вода по грудь, и каждый шаг дается со страшным трудом — вода не пускает.
И вдруг почувствовал, что стали ноги в чем-то путаться, и вспомнил слова дяди Степана: у берега водоросли и тина. Значит, близок конец пути. Послышался легкий шум прибоя: плещется мелкая волна о береговые камни. Несколько тяжелых минут — и ниже стала вода, на фоне звездного неба затемнели берег, опушка леса. Мелькнул меж деревьями огонек. Дно круто поднимается. А сил все меньше и меньше. И он закричал. Слабо, хрипло. Но кто-то услышал. Топот сапог, посыпалась в воду галька. Чья-то рука схватила его за воротник и вытащила.
В настоятельских покоях у стола, освещенного тусклой керосиновой лампочкой, сидел за картой капитан Картер, командующий отрядом интервентов.
На схеме укреплений условными цветами нанесены уже готовые и только намеченные к постройке сооружения. Последних значительно больше. Этим и объяснялось крайне озабоченное выражение лица капитана. Своих сил явно недостаточно, подкрепления не дают, а от дюжины старых монахов и рыбаков (в отчетах они назывались «мобилизованным гражданским населением») толку мало.
Картер досадливо передернул плечами и потянулся к банке с табаком. В сенях послышался шум, что-то мягкое свалилось на пол.
— Что там у вас, Перкинс? — окликнул он вестового.
Дверь распахнулась. На пороге стоял человек в остроконечном шлеме и коротком полушубке, перехваченном ремнем. Он крикнул что-то — явно приказание, которого Картер не понял. Под дулом наведенного на него карабина капитан встал и поднял руки. Жестом ему предложили выйти из комнаты. В полутемных сенях на полу заметил фигуру вестового с мешком, обмотанным вокруг головы. Стоя на крыльце, Картер увидел группу своих матросов, окруженных красноармейцами. Где-то за собором, в казармах морской пехоты, защелкали одиночные выстрелы.
…Разбежавшиеся во время ночной тревоги монахи поутру увидели укрепленный на обломке антенны в верхнем пролете колокольни весело развевающийся красный флажок.
Т. Тихова
ВЕТЕР В ГОРАХ
Светлой памяти друга и мужа
Василия Васильевича Полетаева
Рисунки П. Павлинова
Меня разбудил холод. Даже в пуховом спальном мешке закоченели ноги. Я зажгла электрический фонарь: часы показывали шесть утра, термометр — десять градусов мороза. Значит, снаружи палатки не менее пятнадцати. И это середина сентября в солнечном Таджикистане! Давала себя знать высота: мы работали на Дарвазском хребте… Было это в 1950 году, наш отряд проводил геологическую съемку района.
Откинув клапан, я заглянула в затянутое прозрачной пластмассой оконце. Ледник Ордебар покрыт волнами морозного тумана. Вблизи еле проступают нагромождения каменных глыб боковой морены. Хотя солнце еще далеко за перевалом, уже слегка розовеют, словно медленно накаляясь изнутри, грани снежных вершин…
Настороженную предрассветную тишину нарушают удары топора: наш повар Алимджан рубит сухие ветви горного кипариса — арчи. Затем раздается переливчатое «ур-р-р-ру» горного индюка — улара. В камнях морены пискнул рыжий солонгой — памирский родственник хорька. Но еще молчат — попрятались от холода — болтливые и горластые каменные куропатки — кеклики.