Завтрак поспеет через полчаса, можно еще немного вздремнуть. Но уснуть мешает смутное беспокойство. Что-то надо вспомнить… Но что именно?.. A-а, письмо! Письмо с пограничной заставы, которое привезли вчера вечером вместе с почтовым голубем для ответа. Просили сообщить, не видел ли кто из нас — ведь геологи бродят повсюду — двух незнакомцев: одного — старого, седобородого, другого — помоложе. Дальше шло подробное описание: начальник заставы в совершенстве владел искусством словесного портрета.
«Следует обратить особое внимание на глаза младшего: желтовато-зеленые, как у снежного барса, с застывшим, очень жестоким выражением».
«В пустынных горах Дарваза людей очень мало, всех знаешь наперечет, — задумалась я. — Но глаза? Где я видела именно такие?» И вдруг вспомнила.
Это было весной, когда наш отряд только приехал в горы. Кончилась автомобильная дорога. На геологической базе мы перегрузили экспедиционное имущество на лошадей и ишаков и двинулись по тропе вверх. Вдали сияли снежные вершины — легкие, невесомые.
Караван шагал очень медленно. Я пошла вперед. Легкий ветер умерял жар отвесных лучей. Он нес снежную прохладу фирновых полей, медвяный запах донника и нежную горечь полыни. Я брела как во сне…
Поворот тропы — и долина, которую окаймляли изглоданные временем скалы, превратилась в сумрачное ущелье. К нависшей скале прижался тяжелый каменный куб без окон. Его плоскую кровлю венчало полушарие купола. Пустыми глазницами смотрели на меня черепа архаров с огромными крутыми рогами — украшение шершавых стен. На шестах висели конские хвосты. Длинные обрывки выгоревших тканей едва шевелились на кустах от слабого ветра.
Это был мазар — усыпальница местного святого.
Сквозь шум потока, бежавшего по дну ущелья, мне послышалось невнятное бормотание, оно доносилось из темного отверстия — входа. Заглянув туда, я от неожиданности отпрянула. Перед надгробным камнем лежал человек. Когда я привыкла к полумраку, я различила в глубине мазара еще две темные фигуры. На меня уставились глаза — желтовато-зеленые, холодные, жестокие, Поминутно оглядываясь, я двинулась по тропе дальше. И долго еще щемящее чувство необъяснимого страха не покидало меня.
Слева открылась обширная треугольная площадка, зеленевшая ячменными всходами. На дальней ее стороне приютилось несколько кибиток, слепленных из неровных каменных глыб.
Горы уже бросали косые тени. Вечер должен был мгновенно смениться южной ночью. Идти назад, навстречу отставшему каравану? Ишаки — животные медлительные и упрямые: кто знает, где их захватит темнота? Лучше переночевать в кишлаке.
Так я и сделала. В кибитке, куда я вошла, такой же древней, как и мазар, бросились в глаза пирамида расписных сундуков и очаг из крупных сланцевых плит. Вслед за мной зыбкой походкой вошла женщина в длинном сером балахоне. Она постелила на пол кошму. Полевая сумка под голову — и я мгновенно уснула.
Среди ночи меня разбудило глухое ворчание. В очаге пылали кривые ветви арчи. Перед огнем, поджав ноги, сидел древний старик. Его протянутые к огню руки дрожали. Отсветы пламени причудливо играли на редкой бородке и в глубоких, словно трещины, морщинах. Вскоре старец встал, вынул из верхнего сундука ковер — намазлык, разложил его и начал молиться. Я узнала богомольца из мазара.
Я просыпалась несколько раз, но дед все не ложился спать.
Утром, выйдя из кибитки, я заметила, что старец — уже в новом, полосатом халате — принимает гостей в крытой террасе, примыкавшей к строению.
На ковре стояли цветастые чайники и расписное блюдо с пловом. От него шел пряный запах горного тмина — зиры. Рядом с хозяином сидели два гостя в больших, словно плоские тыквы, чалмах. Старший держал тонкую пиалу с кок-чаем и что-то важно говорил, Наклонив голову и прижав руку к сердцу, хозяин почтительно слушал.
Гость помоложе поглаживал пальцами темную бороду. Конец ее по традиции был окрашен в огненно-рыжий цвет.
Уже пройдя мимо террасы, я обернулась. Крашеная Борода полоснул по мне холодными, светлыми глазами — глазами снежного барса; это они сверкнули накануне из глубины мазара.
Четыре с лишним месяца протекло с тех пор. Ночевка в кишлаке забылась, словно причудливый завиток старинного орнамента. Но сейчас та мимолетная встреча приобретала особую значительность. Я снова перечитала письмо.
Стало как-то неприятно и тревожно. Ведь наш отряд — горсточка людей, затерянная среди необъятных памирских гор. Днем в лагере остается один старик повар. С ним справится любой, а сейф — несгораемую шкатулку — увезет без особого труда. В ней — карты, результаты наших трудов. За это время мы, геологи, нашли немало ценного. Горы вокруг Ордебара перестали быть бесполезным нагромождением скал.