— Как тебя зовут? — спросил Кожин у мальчишки.
— Кешка, — сказал тот. — А ты где так загорел?
— На море.
— На каком море?
— На Черном.
— Здорово там, а?
— Здорово…
Здорово? Тогда, на юге, беззаботная жизнь отпускника была веселой и по-настоящему яркой, а сейчас все южные волнения и радости казались игрушечными, искусственными, такими, о которых не стоило и рассказывать.
Ангара неожиданно потемнела, ее синева стала густой, цвета грозовой тучи. Неужели скоро тронется? Кожин взглянул на небо. Над рекой скользило белое облако, весеннее и легкое. По льду скользила тень. Ну и река! Кожин строил переходы на многих сибирских реках, но в характере Ангары он чувствовал непонятное ему, затаенное упрямство. Вот Лена. Она шире, тише, понятнее. Весной половодит, как положено.
— А медуз видел? — спросил Кешка.
— Видел.
— Большие?
— Во!
Кожин обвел руками круг. Кешка свистнул.
— Ну, обсох, — сказал Кожин.
Он оделся и залез в кабину. Гайки не подавались, он сорвал себе кожу на пальцах, и с них закапала кровь, смешанная с черным мазутом. «Ишь ты! — подумал Кожин, рассматривая ладони. — А были такие чистые. Отмылись в отпуске».
Кешка подал ему носовой платок.
— Испачкаю, — отмахнулся Кожин. — Залезай в кабину, будешь помогать. До темноты бы успеть…
Солнце уже село. Резкий мороз, внезапно опустившийся в долину реки, схватил лужи на льду, в позеленевшем закатном небе искрила ранняя вечерняя зорька. Кешка, успевший сбегать на тот берег, достал из-за пазухи укутанный в тряпицу кусок сала. Кожин неловко, мешком, соскочил с трактора и чуть не сел в снег. Ноги подгибались, ныла спина, в горле что-то посвистывало и кололо. Он, почти не разжевывая, глотал куски хлеба и оставлял на сале отпечатки черных пальцев.
— Я пускач запущу, — сказал Кешка.
Он с остервенением принялся крутить рукоятку пускача. Но трактор молчал.
— Подожди, — сказал Кожин. — Прогрею свечи.
Он намотал на проволоку паклю, сунул факел в ведро с зеркально блестевшим мазутом и поднес факел к костру. Пакля задымила. Пламя лизало руки, но разбитые, одеревеневшие or холодного металла пальцы уже не ощущали боли.
Кешка снова крутанул рукоятку. Пускач рассыпал веселую барабанную дробь. Потом трактор закашлял, задрожал тяжелой рабочей дрожью. Кожин опустился на ободранное сиденье с торчащими, как змейки, пружинками. Кешка уселся рядом с ним. Вспыхнула фара. Свет ее рассеивал сгущающуюся тьму.
Кожин включил скорость, отжал рычаг сцепления. Гусеницы лязгнули и, поднатужившись, оторвали массивное, вмерзшее в землю тело машины. Трактор пополз к берегу, подминая кусты и давя с хрустом доски.
— Не сюда! — закричал Кешка, пересиливая гром мотора. — Правей!
— Знаешь что, — сказал Кожин, наклонясь к оттопыренному уху Кешки, — иди впереди, показывай.
— Да я не боюсь! — прокричал Кешка. — Не потонем!
— Давай, давай!
Они вылезли из кабины, чтобы оглядеться. Лед светился в пепельных сумерках. Гряда сопок на берегу темнела угрюмо и тяжело. Где-то журчала вода.
— А мне рассказывали, будто трактор можно без человека пустить, — сказал Кешка.
— Можно.
— Будто через какую-то речку по льду так пускали, рассказывали. И так он ровно-ровно шел.
— Дошел?
— Не, не дошел. Потонул под конец.
Кожин засмеялся и надвинул Кешке шапку на лоб.
— Слушай, — сказал Кешка. — Давай пустим его одного?
— Ты иди впереди, — сказал Кожин. — И показывай.
Он снова влез в кабину. Трактор, стрельнув плотным клубом газа, заметным даже в сумерках, попятился. Несколько раз Кожин подводил его к воде, и несколько раз трактор отскакивал от нее, как собака от неостывшей миски. Наконец Кешка — его фигура казалась точно присыпанной пудрой в свете фары — обрадованно замахал руками, что-то закричал, и Кожин вывел машину на лед. Не останавливаясь, он двинулся к темневшим на берегу сопкам.
Кешка бежал опереди. Он оборачивался и, прикрывая глаза от яркого света, махал то левой, то правой рукой. Звенели под гусеницами пленки льда, покрывшие дневные лужи.
Кожин поворачивал трактор вслед за мальчишкой. «Еще немного, немного, — подбадривал он машину. — Потерпи. Если что случится, мне придется тебя бросить. Я от тебя ничего не скрываю. Да и ты все понимаешь. Ты старый, ты все видел. А вот сейчас ты идешь, как слепец, за поводырем. А река-то небось потрескивает. Здесь не слышно».