Он погрозил мне пальцем, умиляясь своей быстроте.
«С шести утра до вашего прихода, мистер Лафайет, четырнадцать человек работало в этой комнате».
«Искали завещание?»
Лохматый полисмен зловеще кивнул в ответ.
«Солидный пол, — сказал он, топнув ногой, — и потолок, и стены. Все. Ни одного дюйма не пропустили. Считаемся ловкачами по этой части. Такие и есть».
«Но мадам Тевенэ, — настаивал я, — вчера не была инвалидом. Она могла двигаться. Если она испугалась кого-то (я не мог назвать Иезавели, само имя ее сжимало мне горло), если она испугалась и спрятала завещание…»
«Где же она его спрятала?»
«Проверили мебель?»
«С нами был мебельщик. Никаких секретных тайников, мистер Лафайет».
«А зеркала?»
«Мы отделили и задние стенки. Завещания там нет».
«Может быть, в каминной трубе?» — предположил я.
«Мы послали туда трубочиста, — с готовностью ответил мой собеседник. Каждый ответ его был хитрым, хотя и дружеским вызовом. — Что и говорить, считаемся ловкачами по этой части. Нет нигде вашего завещания!»
Розовый зайка на постели как будто посмеивался над нами. Я посмотрел на больную, на завязки чепчика у ее подбородка, еще раз на зайчика.
«А вы осматривали постельное белье?» — спросил я полицейского.
Мой косматый приятель подошел к постели мадам.
«Бедная старушка, — сказал он, словно перед ним был уже труп. И, повернувшись ко мне, добавил: — Мы подняли ее нежно, как новорожденного ребенка (разве не так, мадам?). Никаких тайников в кровати. Ничего под навесом. Ничего в пуховиках и подушках».
Он сердито нахмурился, словно все ему надоело до чертиков.
«И в этом проклятом зайце ничего нет. Мы распороли его — видите? И в барометре нет. Нигде».
Молчание тяжелое, как пыльный и затхлый воздух, повисло в комнате.
«Оно здесь, — произнес Дюрок хриплым голосом. — Оно должно быть здесь».
Иезавель стояла смиренно, потупив взор.
А я, признаюсь, потерял голову, то и дело крадучись подходил к барометру и постукивал по стеклу. Игла его, неизменно указывавшая «дождь, холод», от этого только подвигалась дальше в том же направлении.
Я едва удерживался, чтобы не стукнуть по нему кулаком. Но зато не удержался и пополз по полу в поисках какого-нибудь тайника. Пощупал я и стенки. И хотя полисмен все время повторял, чтобы никто ничего не трогал, пока он находится при исполнении служебных обязанностей, я его попросту игнорировал.
То, что задержало меня немного дольше, был шкаф, уже основательно обысканный. В шкафу висело несколько поношенных капотов и платьев мадам Тевенэ, казалось износившихся вместе с нею. А если пошарить на полке?
На полке стояло множество флаконов с духами. Боюсь, что даже сегодня наши соотечественницы считают, будто духи могут заменить им мыло и воду. Руки мадам Тевенэ подтверждали это. Но, кроме духов, на полке валялось несколько книг и смятый, запачканный вчерашний номер нью-йоркской газеты «Сэн». Завещания в нем не было, но был черный жук, который и пополз у меня по руке.
Я сбросил его с отвращением на пол и раздавил ногой. Дверцу шкафа захлопнул, сознавая свое поражение. Завещание мадам Тевенэ бесследно исчезло.
Два голоса прозвучали одновременно в этой мрачной, все еще плохо освещенной комнате. Один из них был мой собственный:
«Господи боже мой, куда же оно могло деться?»
Другой принадлежал Дюроку:
«Посмотрите на нее. Она знает!»
Он говорил об Иезавели, указывая на зеркало. Запыленное, тусклое зеркало, как и все вокруг нас. Она стояла спиной к нам и, смотрясь в зеркало, пыталась увернуться от наших взглядов, как от летящих в нее камешков.
Тотчас же с естественной грацией увертка превратилась в книксен, и она, улыбаясь, обернулась к нам. Но я уже успел подметить спрятавшуюся усмешку, слабую, как след бритвы, почти незаметный, пока не выступила кровь, — полную, издевающуюся над нами осведомленность, сверкнувшую в отраженных зеркалом широко открытых глазах.
«Вы мне говорите, мосье Дюрок?» — спросила она по-французски.
«Слушайте, — воскликнул адвокат, — завещание не пропало! Оно здесь, в этой комнате. Вы не были здесь вчера ночью, но, видимо, догадались. Вы знаете, где оно».
«А вы не способны найти его», — засмеялась Иезавель.
«Отойдите, молодой человек, — повернулся ко мне мосье Дюрок. — Я хочу спросить вас кое о чем, мадемуазель. Во имя справедливости…»
«Спрашивайте», — улыбнулась Иезавель.
«Если Клодина Тевенэ наследует предназначенное ей состояние, вы будете вознаграждены. Сверхвознаграждены! Вы же знаете Клодину, мадемуазель».