— Но ведь вы, кажется, поймали кого-то? — с недоумением, почти с ужасом, все так же тихо выговорила дама. — Поймали и посадили в трубочку?
Человечек пожал пренебрежительно плечами, выпятил губу.
— В пробирку? Ерунда! — бросил он. — Ну, гусеница какой-нибудь плодожорки, может быть. Еще не знаю. Бубх мало! Нет буох! Впрочем, зачем буохам быть на апельсинах? Разве что случайность…
Дама уставилась на него в совершенном смущении. А я едва не хлопнул себя по лбу: блохолов! Это был он во плоти и крови! Собственной персоной!
И не столько потому, что он интересовал меня сам по себе, сколько от нахлынувших воспоминаний о другом вечере, три года назад, да нет — вечность назад! — в другом, спокойном довоенном мире, я весь задрожал от радостного умиления. Блохолов! Так вот где ты мне попался вторично!
Я едва досидел до конца ужина: мне не терпелось представиться и познакомиться.
Как только все начали с шумом вставать из-за стола, я подошел к блохолову. Мой военный вид, моя белая медалька давали в те дни некоторые особые права — на прямоту.
— Здравия желаю, профессор! — сказал я, протягивая ему руку. — Вы меня, конечно, не помните!
— Я вас действительно позабыл, коллега! — правдиво ответил он. — У меня столько учеников теперь на войне. Но, к сожалению, я все еще не профессор…
— А я не ваш ученик, увы! — в тон ему ответил я. — Скорее, простите, я ваш учитель. Да вот, представьте себе! Неужели вы не вспоминаете? Поезд из Павловска. Темнота… Муха, раздавленная между страницами рукописи семнадцатого века…
Плохолов подскочил на месте.
— Коллега! Как я могу забыть! Если бы вы знали, какой у меня возник из-за этого спор с Флетчером, с Брошэ! Но эти олухи… Их ничем не прошибешь! Дело в том, что я действительно обнаружил несколько буох… Немного, собственно говоря, три. Было больше, но остальные не доказательны. Зато одна — ее заклеили в переплет «Четьи-Минеи» тысяча пятьсот… позабыл какого года, — одна бесспорная. Совершенно новая разновидность, нигде не описанная. Я назвал ее «пулекс фелис палеографика», бубха кошачья древнеписьменная!..
В эту самую минуту судьба в образе горничной с кружевной наколкой вздумала воспрепятствовать нашей беседе.
— Господин профессор! — раздался ее звонкий голос. — Вас просят к телефону, в кабинет Александра Саввича.
Хозяин, стоявший неподалеку, недоуменно поднял брови:
— В мой кабинет? Каким образом?
Блохолов повернулся как на шарнирах.
— Ах, да, очень может быть, я дал этот номер! — живо вскричал он. — Страшно важное дело! Простите, Александр Саввич… Ради бога, коллега… Пять минут! — И он исчез.
Хозяин пожал плечами.
— А я решил, что вы знакомы, — сказал он, отвечая на мой немой вопрос. — Нет? Я-то его совсем не знаю. Он дока по блохам! Бывают же профессии, господи! Мне его прислали потому, что персидские торговцы предлагают вместо обычной своей ромашки какой-то другой блохобойный злак. Так вот, министерству потребовалось заключение этого премудрого клопомора… Фамилия? Ей-богу, забыл! Где-то на блокноте записано! Хотите, завтра выясню?
Разговор этот еще не кончился, когда блохолов снова появился в дверях. Без всяких церемоний, видимо в чрезвычайном ажиотаже, прихрамывая и поправляя пенсне, он бросился прямо к нам:
— Простите, Александр Саввич, но я не могу задерживаться ни одной секунды. Я должен немедленно ехать. Я даже вызвал таксомотор. Дело в том, что она… только что скончалась!
— Скончалась! — ахнули дамы. — Что вы говорите? Какой ужас! Кто скончался?
— Рысь! — отрезал человечек, вытаскивая блокнот.
— Рысь? Какая рысь? Где?
— Боуотная! — с непонятным торжеством ответил он. — В том-то и дело, что боуотная! Что значит где? На Пресне! В зоологическом! Я должен ее обловить! На ней могут быть бубхи. Буохй с боуотной рыси нет даже у Джона Моргана! Так я пошлю ему эту буоху! Я!
В передней, торопясь и волнуясь, он укутал тощую шею кашне, наколотил на ноги калоши, надел пальто и, фыркнув, исчез.
Прошло еще три года. Настал незабываемый 19-й. Наши войска начали гнать Колчака. У нас на границе тайги и тундры, где я воевал, половодье только что кончилось. Стали чуть-чуть намечаться таежные тропы, обсыхать поймы рек. Надо было быстро установить разорванную весной связь между частями, обревизовать тылы, передать им новые радостные вести.
Я, как комиссар бригады, поехал по ее полкам. Почти два месяца, в глубоком тылу у Колчака, эти полки сражались каждый на свой страх и риск, каждый — в своем углу этого дремучего края.