Войнич разыгрывает из себя человека, страшно обеспокоенного состоянием своего здоровья. Он засыпает губернатора всевозможными заявлениями и прошениями. Правда, все они остаются «без последствий», но, как видно, губернатору изрядно надоел беспокойный ссыльный. И когда тот представил свидетельство доктора медицины Жаботинского о необходимости его, Михаила Войнича, пребывания в течение летних месяцев вне города для излечения от болезни, то это ходатайство было удовлетворено. 22 июня 1890 года Михаил Войнич выбыл из Иркутска якобы в Балаганск. На самом деле он уже мчался в это время на лошадях в другую сторону.
Побег был обнаружен не сразу. Хотя Войнич официально выехал из Иркутска 22 июня, но балаганскому исправнику послали сообщение об этом только 4 июля. Через 9 дней последний донес, что Войнич на место еще не прибыл. Лишь 20 июля губернатор приказал исправнику проверить, и только 27-го, то есть более чем через месяц, генерал-губернатору донесли, что «политический ссыльный Михаил Войнич бежал».
Немедленно были объявлены розыски. Жандармы размножили фотографию, во все концы разослали депеши с приметами Войнича. Вот портрет Войнича в описании жандармов: «лета — 25, росту — 2 ар. 6/8 вер.; волосы на голове, бровях, усах и бороде темные, глаза серые; нос обыкновенный, лицо продолговатое, лоб высокий, носит очки. Особых примет нет».
Но Михаил Войнич был уже далеко…
В беседе с Е. А. Таратута Этель Лилиан Войнич вспоминала:
«Бежав из Сибири в 1890 году, он, наконец, достиг Гамбурга, не имея никаких средств. В это время между Германией и царским правительством был договор о выдаче преступников. Поэтому Войнич скрывался в доках, прячась в штабелях досок. Питался он лишь скудными крохами, которые ему удавалось достать, ожидая, пока одно небольшое судно, груженное фруктами, будет готово отплыть в Лондон. Продав все, что у него еще оставалось, включая жилет и очки, он едва набрал денег, чтобы оплатить билет третьего класса, купить селедку и немного хлеба.
После долгого и бурного плавания, во время которого судно было отнесено к скандинавскому берегу и потеряло свой груз, он, наконец, прибыл в лондонские доки без копейки денег, кишащий паразитами, полуодетый, голодный.
Это было вечером 5 октября 1890 года.
Не зная английского языка, он шел по Торговой улице, протягивая прохожим клочок бумаги с единственным лондонским адресом, который у него был, — адресом Степняка. Наконец к нему подошел студент-еврей, который подрабатывал на табачной фабрике в трущобе, где ютились иностранцы, неподалеку от доков, и спросил по-русски: «Вы имеете вид политического. Вы из Сибири?»
Этот студент и проводил его к дому Степняка.
Как раз в этот вечер Степняк ожидал другого эмигранта, и его жена, сестра жены, я и, кажется, Феликс Волховский — все были там, когда прибыл незнакомец из доков.
— Вот еще один! — сказал Степняк, объясняя нам, что это не тот эмигрант, которого мы ждали.
Позднее, вечером, когда Войнич помылся и переоделся в чистое чужое и нескладно сидевшее на нем платье, он обернулся ко мне и спросил по-русски:
— Не мог ли я видеть вас раньше? Вы не были в Варшаве на пасху в 1887 году?
— Да, — ответила я. — Я направлялась в Петербург.
— Вы стояли в сквере и глядели на цитадель?
Когда я снова ответила «да», он сказал мне, что был узником этой самой цитадели и в тот день он оттуда видел меня…»
Такова трудная, но интересная судьба революционера Михаила Войнича, человека, которого полюбила и с кем связала свою жизнь девушка Лили Буль, в будущем писательница Этель Лилиан Войнич.
Т. Тихова
ЗОЛОТАЯ ЛИХОРАДКА
Светлой памяти мужа и друга Василия Васильевича Полетаева.
Рисунки П. Павлинова
Наконец-то потомственный старатель Нефедов — и деды его и прадеды «баловались» золотишком на Удалом да на Казовских приисках в Забайкалье — добрался до подходящего, «хального» золота. Несмотря на годы, он чувствовал в себе молодые силы и «щучий жор» фартового старателя.
Настроение Ивана Иваныча невольно передалось геологам.
…Четыре месяца участники Тутуканской геологической экспедиции находились в глухой эвенкийской тайге. Неудачи преследовали их. Сперва крушение плота. Потом болезнь Наташи. Время вышло, и их уже искали.
Пока что они решили выбираться своими силами, но… сердце не камень. То неслыханно богатые руды, а теперь золотоносная россыпь. Может быть, лучше сделать остановку? Ведь для самолета, если их найдут, расстояние в несколько пеших переходов роли не играет.
Но как добраться до золота, скрытого под тихой речкой Безымянной? Решили применить единственно доступный им, но опасный способ разведки: проходку ледяных труб-шурфов.
Только еще начинала сбрасывать покрывало предрассветной синевы тайга, как все трое приходили на реку. Мужчины рубили сухостой, девушка разжигала костер. Поверх дров она клала валуны, потом сушняк. Когда камни раскалялись, Прилежаев, начальник экспедиции, с Нефедовым уносили их на смазанных глиной носилках. Они раскладывали горячие валуны правильным прямоугольником там, где намечалась проходка ледяной трубы-шурфа. Потом снова бежали к кострам, рубили сушняк, помогали Наташе укладывать тяжелые валуны в огонь и, непомерно нагрузив носилки каленым булыжником, тащили их к следующему шурфу.
Едва от прикрытых хвоей валунов переставал подниматься белесый парок, они складывали мокрые камни на носилки, вычерпывали воду, а груз относили снова к кострам. Когда сквозь лед на дне ямы можно было разглядеть воду реки, шурф-трубу бросали для проморозки: ночами холода стояли лютые.
— А не проще было бы, — спросила как-то закопченная Наташа, — вырубать лед?..
— Что ты, окстись, доченька! — испугался Иван Иваныч. — Разве можно? Трещинка с волосок, а вмиг шурф затопит…
По всей реке геологи разбили пятнадцать шурфов: по три в каждой из пяти поперечных линий. От очередной порции каленых валунов яма во льду углублялась всего на десять-пятнадцать сантиметров.
Времени не хватало. Обуянные азартом, золотоискатели стали и утром и вечером работать по нескольку часов в темноте. Через пять дней почти все ледяные трубы дошли до дна реки. Теперь надо было добраться до подошвы подводной россыпи, ее плотика, где скапливаются самые тяжелые минералы, в том числе и золото.
Самодельный ворот с натужным, старческим кряхтеньем выдавал на-гора остывшие камни и оттаявшие пески.
Наташе прибавилось работы: наладив костры, она отвозила домой санки с пробами донных песков и промывала их… Хотя еще нигде не добрались до плотика, но и сверху содержание золота было высоким: пять-семь граммов на тонну.
Через два дня случилось знаменательное событие: шурф номер шесть дошел до плотика — ребристых полуразрушенных сланцев. Пока Нефедов вытаскивал наверх ведро с породой, Прилежаев присел на дно. Только сейчас он понял всю странность окружающей обстановки. Далеко вверху на ясном небе, казавшемся из ледяной ямы глубоким и матовым, слабо проступали бледные дневные звезды. Сквозь сине-зеленую толщу льда смутно мелькали какие-то тени: проплывали рыбы. Зазубрины стен отблескивали изумрудом и переливчатым опалом.
«Пошуровать, что ли, на счастье?» — подумал геолог, пробегая пальцами по забитым песками ребрам сланцев. Вдруг его загрубевшие пальцы нащупали что-то очень холодное и как будто маслянистое.
«Металл!» Очищая плоский, вроде крупного боба, льдистый комочек от влажной глины, Андрей Николаевич поднес его близко к глазам — на дне шурфа было темновато, — это оказался самородок, первый золотой самородок в его жизни! На округленных углах сквозь бурую рубашку окислов золото светилось тем мягким блеском, какого не знает ни один другой металл или минерал. Тяжело и глухо стукнуло сердце, даже голова слегка закружилась…