Строкач сидел рядом с Сытиным и думал о Люсе. Сытин спал, положив голову на плечо Строкачу. Во сне он часто стонал.
Перед тем, как снова взяться за ломик, чтобы пробиваться дальше к Андрейке, Строкач тихо сказал:
— Когда нас откопают, я скажу ей все, что сейчас передумал.
И он взял ломик и ударил по породе. И снова стал считать удары:
— 2811! 2812! 2813!
Сытин проснулся и спросил:
— Ты как, Никита?
— Хорошо.
— Поспал?
— Поспал.
— Я что-то плохо выспался.
— Почему?
— Не знаю. Просто никак не мог уснуть.
— А нога не болит?
— Нет. Сейчас почти совсем не болит.
— Ну и то хорошо. Я поработаю малость, а потом ты снова у меня прикорнешь — может, получится вздремнуть по-хорошему...
Строкач ударил ломиком по породе и подумал: «Нет, все-таки я ничего не скажу Люсе. Это может обидеть ее. Пусть лучше она сама все поймет. А ей нужно все понять. Мы теперь в таком возрасте, когда нужно все понимать. И не только для нас с ней. Она должна понять для Маришки и Кольки. А это очень важно, важней всего на свете!»
ВОСКРЕСЕНЬЕ, 17.07
Начальник спасателей Новиков был человеком пунктуальным. Именно поэтому Аверьянову он казался медлительным, равнодушным и каким-то твердолобым. Вообще пунктуальные люди казались главному инженеру равнодушными копушами, которые никогда и ничего не могут толком сделать.
Аверьянов несколько раз смотрел на часы, стараясь хотя бы этим показать Новикову, как много времени уже прошло. Но тот сидел и спокойно курил, разглядывая при этом пепел.
Наконец, не выдержав, Аверьянов сказал:
— Леонид Петрович, время вышло.
Новиков покачал головой, осторожно стряхнул пепел и ответил:
— Только восемь минут прошло. А я дал людям на отдых десять. Разве за восемь минут отдохнешь?
— А за десять?
Новиков убежденно ответил:
— Еще как! Медицина точно утверждает. Вы, между прочим, как-нибудь попробуйте. Присядьте, расслабьтесь и по часам засеките. Десять минут пройдет — вы весь обновленный будете.
Аверьянов слушал Новикова, не глядя на него и все более раздражаясь. Потом он сказал:
— Слушайте, у вас все-таки сердце есть?
Новиков затушил сигарету, хмыкнул себе под нос и ответил:
— Медицина утверждает, что без сердца люди не могут жить. — Он поднялся, застегнул спецовку и спросил: — Вы меня простите, товарищ главный инженер, а вам завалы когда-нибудь приходилось раскапывать?
— Нет, не приходилось.
— А я девяносто шесть человек откопал. Ясно?
Аверьянов посмотрел на Новикова и сказал:
— Простите меня.
Тот, помолчав, ответил:
— Ничего. Это все ерунда.
После десятиминутного отдыха Новиков сказал спасателям:
— Товарищи, тут штука вот какая... Если нам к пострадавшим пробиваться молотками, суток семь пройдет, не меньше. А может, и больше. Здесь порода монолитная, ее молотками не очень-то пройдешь. Так вот, главный инженер предлагает отпаливать породу. Полегоньку, не спеша, по-умному, как говорится. Хотя это вам и без меня прекрасно все известно. Теперь так: я думаю, перед тем как начнем палить, надо бы провести три небольшие штольни, чтоб развернуться фронтом пошире. Итак, начинайте подготовку к взрывработам. Ясно?
— Ясно, — ответили спасатели.
— Теперь у меня к вам просьба, Иван Егорыч, — обернувшись к Аверьянову, сказал Новиков. — Давайте ваших самых лучших проходчиков. Им карты в руки — бить штольни.
Аверьянов бросился к клети. Он поднялся наверх, вышел на площадь перед рудоуправлением, и его сразу же окружили горняки. Аверьянов заставил себя улыбнуться и сказал:
— Значит, вот какие дела, товарищи... Сейчас мне нужны Пустовалов, Фоменко и потом этот новенький, рыжий такой, здоровенный...
— Гордейчик! — сразу же подсказали Аверьянову.
— Он, точно. И пусть эти товарищи подберут себе помощников по вкусу: надо срочно пройти три штольни.
Первым к Аверьянову пробился Гордейчик — рыжий огромный детина — с двумя помощниками, едва доходившими ему до плеча.
— Мы тут, — сказал Гордейчик девичьим голосом и покраснел.
— Хорошо. Давайте вниз.
— Молотки там есть?
— Там все есть.
— Пошли, титаны! — скомандовал Гордейчик и тяжело побежал к рудоуправлению.
ВОСКРЕСЕНЬЕ, 20.26