Новиков потянул ноги Ермоленко на себя. Аверьянов сразу же разжал руки, бессмысленно глядя на Новикова. Как только Новиков взял Ермоленко на руки, Аверьянов упал, словно подломленный. Бока у него раздувались, как меха гармоники, а пальцы судорожно сжимались и разжимались в кулаки.
Новиков осторожно опустил Ермоленко на деревянный настил, шедший вдоль рельсов, подскочил к Аверьянову и, обхватив его за плечи, с силой поднял, встряхнул и заглянул в лицо. Он смотрел в глаза Аверьянова, почти касаясь своим носом его щеки. Аверьянов увидел в глазах Новикова гнев. Новиков кивнул головой на Ермоленко, лежавшего на настиле, и снова близко заглянул в глаза главного инженера. Аверьянов, шатаясь, поднялся и взял Ермоленко за ноги. Новиков ухватил его за руки и за голову, и они двинулись дальше, но теперь уже начальник горноспасателей не бежал, как раньше, а шел размеренным, очень быстрым шагом.
Они прошли квершлаг, положили Ермоленко в клеть и отправили его вместе с одним из спасателей наверх. Новиков проводил глазами клеть, взвившуюся вверх, и пошел к своим людям, которые сбивали водой и песком пламя с трансформатора, с кабеля и с деревянного настила, шедшего вдоль рельсов. Аверьянов, отдышавшись, пошел обратно, к проходчикам, которые продолжали работать, несмотря на пожар. Аверьянов шел через дым, застилавший квершлаг, и все время спотыкался. Он смотрел себе под ноги, но все равно спотыкался.
«Люди погибнут, — думал он, — теперь их задушит в блоке. Теперь уже все. Погибнут Строкач, Сытин. И этот молодой паренек, который с ними. Черт, как его зовут? Леша? Или Саша? Вылетело из головы. Хотя какая разница: Саша или Леша? Сейчас это уже неважно».
Аверьянов замотал головой и остановился.
«Люди научились летать к звездам и плавать под льдами полюса, но вот не научились делать ерунду — тушить вовремя пожары и быстро откапывать людей, попавших в завал».
Аверьянов пошел дальше. Он увидел, как, шипя и пузырясь, тлел кабель, протянутый вдоль по стене квершлага. От черно-серых пузырьков, которые то и дело лопались, тоненькими струйками полз дым. Этот смертоносный дым был похож на обыкновенный, папиросный. Почему-то вспомнив папиросы, Аверьянов подсознательно ощутил голод. Но он забыл о голоде сразу же, как только о нем вспомнил. Он сейчас понимал и видел только одно. Он видел, как тлел кабель и как от него шел смертоносный, удушающий дым. Он понимал, что этот смертоносный дым идет к проходчикам, там просачивается в колодец и поднимается сквозь породу в блок, к заваленным ребятам, к Строкачу и Сытину.
Аверьянов оглянулся. Он хотел найти какую-нибудь металлическую палку, чтобы сбивать ею прогоревшую черную корочку с кабеля и не давать тлеть дальше. Аверьянов близоруко оглядывался, стараясь отыскать какую-нибудь металлическую палку или кусок провода, но ничего не мог найти из-за дыма. Тогда Аверьянов опустился на колени и стал лазать по дну квершлага, словно собака. Но никакой металлической палки он так и не смог найти. Он только увидел, что здесь в трех местах дымится деревянный настил, положенный вдоль рельсов. И еще Аверьянов ощутил ладонями, что рельсы теплые от пожара и что лужицы тоже теплые, почти как чай в столовой после ночной смены.
Аверьянов поднялся и начал топтать ногами те места, которые тлели. Он затоптал эти места, а потом полил на них водой из лужиц. Потом подошел к стене квершлага и стал бить ладонями по тлевшему кабелю. Сначала кожу пронизала боль, а потом боль прошла, потому что Аверьянов не обращал на нее внимания и продолжал бить ладонями по кабелю. Но чем дольше он бил по кабелю, тем больше понимал, что это все бессмысленно. Надо было найти границу пожара и не пустить — если это еще возможно — пожар к самым штольням, где работали проходчики.
Аверьянов побежал вдоль дымившегося кабеля. Он бежал и все время боялся пропустить рубеж между кабелем сгоревшим и еще не тронутым пожаром. Он боялся этого, потому что не понимал до конца: сможет ли вернуться обратно — в этот дым, в гарь, где он совсем один и где надо бить руками по горящему, пузырчатому кабелю? Но Аверьянов все же не пропустил рубежа пожара. Он заметил то место на кабеле, которое было сине-красным. Это сине-красное кольцо ползло вперед, оставляя за собой черную потрескавшуюся резину, которая пузырилась и отчаянно дымилась.
Аверьянов зло засмеялся и бросился с кулаками на проклятое, все время убегавшее сине-красное кольцо. Он стал бить это сине-красное кольцо руками, он стал плевать на него, но потом понял, что все это ерунда и так пожар не остановишь. Тогда он опустился на корточки, собрал липкую теплую грязь и начал быстро-быстро тереть ею сине-красное кольцо, шедшее по кабелю. От этого еще сильнее запахло дымом. И еще запахло пережаренными котлетами. Но Аверьянов не чувствовал сейчас никаких запахов. Он беспрерывно опускался на корточки, собирал липкую грязь и тер ею сине-красное проклятое кольцо. Он тер его до тех пор, пока бег этого кольца не остановился. Тогда Аверьянов сжал пальцы, державшие кабель, в кулак и пошел назад, в ту сторону, откуда только что прибежал. Он шел, не разжимая кулака, сдирая пузырчатую, серо-черную, прогоревшую резину с кабеля. Он шел, чувствуя порой какие-то рывки в ладони. Но эти рывки не отдавались болью, как раньше, в самом начале. Наоборот, каждый такой рывок отдавался радостью от сознания того, что он смог потушить пожар кабеля. Он был в этом честен перед Строкачем, Сытиным и этим их напарником — Сашей, или Колей, или черт его знает кем. Неважно, как зовут человека, для которого делаешь хорошее дело. Это совсем неважно. Самое важное — это сделать хорошее дело.