— Первый выстрел по моей команде, дальше — самостоятельно! — коротко приказал Южанин. — Больше спокойствия, товарищи!
Правая группа карьером пронеслась через трупы разбитого взвода. Южанин властно махнул рукой.
— Огонь!
Но выстрела не последовало. Судорожно зажав в руке спусковой шнур, Митя впился глазами в сверкающие сабли и казался загипнотизированным.
Лицо его было неподвижно, только плотнее сжались губы, да на бледных висках учащенно вздрагивали синие жилки.
— Огонь! — повторил Южанин.
Но Митя не стрелял. Выдержка бойцов сменилась тревогой.
— Митя, стреляй! — отчаянно крикнул Капустин. — Изрубят гады, стреляй! — И, неожиданно подскочив к Мите, яростно схватил его за руку со спусковым шнуром. Резким толчком в грудь Митя отбросил Капустина.
— Не мешай!
С поднятыми саблями противник ураганом летел на орудие, готовый раздавить горсточку людей, медливших с выстрелом. Дистанция быстро сокращалась. Какие-нибудь несколько секунд решали судьбу орудийного расчета.
Дистанция быстро сокращалась. Какие-нибудь насколько секунд решали судьбу орудийного расчета.
Но вдруг грянул выстрел. Он вывел людей из оцепенения, вернул жизненную энергию, пробудил к действию.
— За коммунизм во всем мире! — зазвенел голос Капустина.
Орудие мгновенно повернулось навстречу левой группе. Прогремел второй выстрел.
— За коммунистическую партию!..
За Красную армию!..
С лихорадочной быстротой, в упор, орудие выплевывало сотни раскаленных свинцовых шариков. Расчеты Мити были верны.
В рядах противника произошло замешательство. Сраженные картечью лошади кувырком летели через головы, подминая под себя седоков. Вместо стройных, грозных рядов образовалось живое кровавое месиво.
Воздух наполнился громким, стонущим ржанием искалеченных лошадей и дикими воплями людей, задыхающихся под тяжестью потных, окровавленных конских туш. Одна из раненых лошадей вместе с седоком проскочила к самому орудию, поднялась на дыбы, волчком повернулась вокруг своей оси и рухнула на спину, скрывая под собой седока. Часть лошадей с убитыми, но оставшимися в седле всадниками бешено пронеслась мимо орудия и через минуту скрылась в направлении отступающего батальона. Обе группы, правая и левая, почти полностью были уничтожены. Третья группа наскочила на образовавшуюся из людей и лошадей преграду, завязла в ней и беспорядочно закружилась на месте, топча раненых и убитых.
— Еще за товарища Ленина! — возбужденно выкрикивал Капустин- Митя, бей гадов!
Меткая картечь скосила третью группу. И только маленькая кучка всадников, оставшаяся от эскадрона, саблями заставив повиноваться одурелых лошадей, в паническом страхе поскакала обратно. Ее не преследовали. У орудия остался один снаряд.
— Митя, родной мой, — радостно бросился к нему на шею Капустин, — как ты их расчехвостил, гадов! А ведь я думал — подведешь.
Отирая пот с побледневшего лица, Митя устало опустился на лафет. Губы его дрожали. На глазах появились слезы. Только теперь можно было понять, чего стоили Мите эти страшные минуты.
Южанин, поддерживаемый бойцами, слез с передка, обнял Митю и расцеловал.
— Спасибо, Митюша. Ты сделал все, что должен был сделать коммунар.
Бойцы наперебой душили Митю в своих объятиях, называли его самыми нежными именами. Капустин, больше всех испытывая прилив величайшей заботы и деятельной любви к Мите, с упреком набросился на товарищей:
— Расчирикались! Митя, может, курить хочет!
Торопливо вывернув карманы, бойцы с особенным усердием принялись извлекать из мусора драгоценные крупинки, осторожно складывая их на ладони Капустина. Капустин бережно свернул скудную папироску, зажег ее и подал Мите.
— На, Митя, кури, дружок! Из чистой махорки состряпана!
И пока Митя курил, бойцы, счастливо улыбаясь, ласково смотрели в его голубые глаза и никто не попросил „разочек затянуться“.
В течение двух часов артиллеристы тревожно ожидали новой атаки, которая была бы роковой для них, но противник не показывался. Южанин скомандовал отбой…»
…Дочитав страницу, Кручинин откинулся на спинку кушетки и закрыл глаза. Перед его мысленным взором оживали картины прошлого…
Мирно спящий сосед внезапно закашлялся и, не просыпаясь, повернулся на бок.
Кручинин взглянул на соседа. В суровых складках еще молодого лица показалось что-то знакомое. «Где я видел его? — мучительно думал Кручинин, напрягая память, — неужели это он… Ну конечно, Южанин! Так вот где встретились!..»
Кручинин долго смотрел на Южанина, с которым вместе был пройден длинный тяжелый путь, потом перевернул страничку тетради и прочел еще несколько строк:
«Часам к шести вечера орудие благополучно догнало свой батальон. Надо было видеть радость Нестерова. Этот суровый командир заплакал, обнимая Южанина и его бойцов.
В тот же вечер Южанин в бессознательном состоянии был отправлен в дивизионный лазарет и больше к своему орудию не возвращался.
Что стало с милым, скромным героем Митей? Где он теперь? Разделяет ли он с нами радость счастливой жизни, за которую так храбро дрался, или беззаветно сложил он свою юную голову, не увидев торжества побеждающего социализма?»
Кручинин взял карандаш, улыбнулся и написал:
«Да, Митя разделяет чудесную радость многомиллионного народа нашей прекрасной родины. Под знаменем великого Сталина, с высоко поднятой головой, он вместе со всеми победно шагает к социализму.
После окончания войны Митя горячо взялся за учебу и ныне командует одним из артиллерийских полков Красной армии. Он часто вспоминает своего бывшего славного командира Южанина. Полковник Дмитрий Кручинин».
С. Потемкин, старший лейтенант
Рис. В. Высоцкого
ПЕСНЯ ДРУГА
ПОЛКОВОЕ ЗНАМЯ
