Подносчики патронов стали раздавать пачки и обоймы. Орел спросил: «А винтовку?» Подносчик — Иван Чортомлык, из породы правофланговых, ответил: «Шо? От — берегли тут для вас… Самым нэ хватает… В атаку сходыте, там и визьмете…» Ермолай посмотрел: «Э-эх». Алешка встряхнулся: «Смеешься, отец благочинный?» Второй раздатчик, еврей, заметил: «Вы что у кассы спорите? Люди идут, и вы пойдете». Вятский парень спросил: «Чего велят? Куды сходить?» Орел бросил: «Лаптем немца бить…» Донеслась частая стрельба… «Начали што-ль?» Поручик закричал: «Рота, за мной!» Кто-то суетился: «Рубаху бы переодеть, господи милостивый»… и трясся жидким голым телом на холоду. Безоружные люди пополнения пробежали резервные линии и стали выкарабкиваться из переднего окопа. Несколько человек с молчаливым отчаянием швырнули наземь мешавшие лопаты. Орел крикнул: «Я те кину! Подыми. Чем проволоку рубить будешь? Иди боком, пригибайся, вот так держи». И старый опытный солдат шел в наступление пригнувшись, закрывая голову лопаткой и примеряясь к каждой складке местности.
Полк атаковал на пространстве в несколько верст. Пехотные цепи шли по снегу. Пули подымали серую пыль.
Некоторые из солдат шли, закрыв глаза руками. Назад брели первые раненые. «Проволока там — руками что ли, брать?» Лежали убитые. Орел попробовал взять у одного из них винтовку. Замерзшие руки убитого не разжимались. Орел дернул сильнее: «Пусти, земляк, ну?..» В цепи шел полковник: «Ну, привыкаете? Ура пока не кричать, сил не тратить: на высоту идем. Начать перед проволокой… А где вятский? А, тут… Так заповедь, заповедь помни..» — «Так точно»…
Пехота шла навстречу снегу, ветру огню и врагу.
Пехота шла навстречу снегу, ветру, огню и врагу.
Иные крестились. Падали убитые… Полковник упрямо шел вперед. Лишь у немногих были винтовки, взятые у убитых первой цепи, которая легла почти целиком. Перед проволокой полковник крикнул: «Ну, петровы внуки, дети суворовские, с богом, ура!» И пехота ринулась на проволоку. Ее рвали штыками, руками, рубили лопатками и саперными топорами.
Стоял железный скрежет и немолчное, печальное и страшное «ура!» Немецкие пулеметы пылали. Орел сорвал с себя папаху, он действовал ею как рукавицей, чтоб не ранить себе руки о железные ржавые колючки… Веер пулеметных пуль срезал над его головой несколько кольев и проволоку. Рядом лежал Алешка. Он прошептал: «Во, парикмахер, бреет… Дай-ка, я его достану… Поберегись!..» И он метнул гранату. Пулемет затих. «Так, и лапки кверху». По двое, по трое солдаты лезли все дальше и дальше. Рядом с ними полз командир 1-го батальона, богатырского вида усатый штабс-капитан. Он кинул солдатам: «Ну-ка, братцы, ковырнем!» И люди вырывали со снегом и землей колья проволочного заграждения, отбрасывали рогатки. Люди, тяжело дыша, пролезали под огнем сквозь плотную ржавую колючую железную сеть. «Ура» примолкло. Полковник, возбужденный, потный, работая рядом с солдатами, закричал: «Голоса русского почему не слышу? Какого чорта! А ну, подайте, покажите!» И опять полк загремел раскатисто, лихо, с предсмертным бесстрашием.
Заграждения были пройдены, и полк с маху ворвался в немецкие окопы. Люди прыгали на неприятеля с высоты в сажень или полторы сажени. Алешка летел и орал немцам: «Чего смотришь? Ставь самовар, гости приехали!» Орел обрушил на кого-то приклад. От него пятился голубоглазый ясный немец в стальном шлеме. Дрались уже молча, как попало.
Первая линия окопов была взята. Люди сидели среди трупов, как после большой тяжелой работы — потные, дрожащие от возбуждения, усталые.
Переводя дух, обливаясь, пили воду. «Работнули!» Полковник шел по окопу и бросал: «Спасибо, братцы!» Алешке кинул: «Тебя к боевой награде!» Орел улыбнулся и сказал Алешке: «Поздравить надо — три целковых пенсии». — «Пропью…» И тут начала свою работу тяжелая немецкая артиллерия. В черном дыму, в гуле и в скрежете, на воздух взлетел снег, из под него глыбы земли, щепки, исковерканное железо. Солдаты прижались к краю окопа, вздрагивая от страшных сотрясений. «Вот заговорил…» Спрашивали друг друга: «Ну, чего дальше?…» Над головами проносился гром, потоки воздуха от разрывов останавливали дыхание. Орел подполз к поручику и спросил: «Что же дальше? Командуйте..» Поручик настороженно посмотрел на него. Орел спросил ещё раз: «Какой же смысл в этом сиденьи? Что-то надо делать…» Подполз еще один солдат, рослый раздатчик патронов Иван Чортомлык: «Ваше благородие, куды подаваться прикажете? Якы будут распоряжения?» Солдаты напряженно и пытливо смотрели на офицера. Грохнул еще один разрыв и офицер, впервые попавший в бои великой войны, растерянный и подавленный, смог только ответить: «Будем ждать… распоряжений». И от одного к другому по окопу передавали: «Велено ждать…»— «Велено ждать». Усмехнувшись в усы, передал это и Орел.
Черный вихрь шел по окопам. Начались оползни. Земля содрогалась и колебалась. Подламывались и трещали тяжелые бревна блиндажей. Гнулись рельсовые перекрытия. Обвалы накрывали целые отделения и взводы. Вятский парень, весь ободранный и почерневший, сидел, сжав добытую где-то винтовку, и твердил: «Не отступлю». Новый удар выворотил целый пласт. Алешка, моргнув и отряхнувшись, невольно произнес: «Во, сила, а мы с лопатками…» Ермолай бессознательно крестился, а когда чуть, на несколько секунд притихло, сказал: «Попросим заступника…» И жидкий солдатский хор запел: «Отче наш». Немецкие залпы падали после каждой просьбы к богу. Орел посмотрел на этих людей, посмотрел на беспомощного офицера, приподнялся и крикнул поручику: «Ведь так всех тут подавят… Слушайте, вы, ведите дальше, вперед…» Алешка подхватил: «Мы прорвемся, еще у них одну линию заберем, высоту заберем, вот вам крест, заберем! Мы такие, мы все сделаем… Пойдем, ваш-благородие. Только не гибнуть тут занапрасно». Орел, Алешка и еще несколько солдат готовы были кинуться в новую атаку. Поручик сидел, скрючившись под стенкой окопа, моргая и вздрагивая от разрывов: «Нет распоряжений… и…» и умолк. Орел сплюнул и кинул товарищам: «И дела нельзя сделать?..» и отойдя, закинув винтовку на ремень, процедил сквозь зубы: «Армия царя идиотского»… Фельдфебель испуганно поглядел на него. По остаткам цепи передавали: «Отходить назад»… Поручик засуетился… Вятский его останавливал: «Эй, куды? Не велено… нельзя отступать!» Поручик отбросил его руку: «Прочь, болван!..» Грохнул разрыв. Вятский упрямо твердил: «Не отступай, ваше благородие…» Поручик убегал, торопясь. В окопах была серая каша из снега, земли, разможженного железа, дерева, шинельных обрывков.