<…>
Я почувствовала запах угольной пыли. Посмотрев наверх, не увидела света – дыра, в которую я провалилась, затянулась. Вокруг было черно, и я стала ощупывать дно. В момент падения меня словно разделили пополам. Я прежняя была скована страхом и спряталась глубоко внутрь, но другая, новая, прежде незнакомая, оказалась собранна, спокойна и действовала решительно, как солдат на учениях. Я присела, как лягушка, и двинулась вперёд, ощупывая перед собой поверхность.
Ладони шарили по угловатым кускам породы и царапали руки. Так я проползла метра два, пока не уткнулась в стену, потом встала в полный рост и медленно, на ощупь пошла вдоль стены. Если я через шурф попала в штольню, то рано или поздно она выведет меня на поверхность. Если в штрек, то у меня будет шанс добраться до выработки и встретить там забойщиков. Они вывезут меня из шахты, и я спасена. Некоторое время я медленно шла по коридору, держась за стену. Там, на поверхности, было жарко, градусов тридцать, а здесь, под землёй, сыро и холодно. К тому же я ощущала давление, как в морской глубине. Иногда я кричала «эй!» и слушала, как мой крик превращается в эхо и медленно тонет в подземной толще.
Я часто видела в приключенческих фильмах, как герой, оказавшись на большой высоте на краю пропасти, боялся смотреть вниз, чтобы не сорваться. У нас в школе на спортивной площадке стояло гимнастическое бревно. Я довольно уверенно ходила по нему туда и обратно, но как только представляла, что подо мной пропасть, тут же теряла равновесие. Главное – не думать, не только на высоте, но и глубоко под землёй.
Постепенно глаза привыкли к темноте. Когда в глубине тоннеля посветлело, я прибавила шагу, а потом побежала, чтобы поскорее добраться до светового источника. Приближаясь к нему, я стала разбирать очертания тёмной фигуры и фонарь на шахтёрской каске. Я решила, что попала в забой и сейчас встречусь с одним из рабочих. Я крикнула, но он не услышал.
Я бежала ему навстречу и кричала «эй!». Думала, он как-то отреагирует, что-нибудь крикнет в ответ или помашет рукой, но он молчал и, как мне казалось, безучастно смотрел в мою сторону.
Когда рабочий был от меня метрах в пяти-шести, тоннель закончился, и я оказалась внутри горной выработки эллипсоидной формы, словно кто-то сделал выемку для гигантской таблетки. Шахтёр сидел в кресле в самом центре этой сферы. Я замедлила ход и тихо подошла к нему.
Он был чёрным, как угорь. Его шахтёрская роба пропиталась блестящей угольной пылью и, казалось, захрустит от прикосновения, как фольга. Кирзовые сапоги внушительного размера были изувечены вмятинами и царапинами. Чёрные пальцы имели странную форму, словно их вытянули и утончили. Он держался за подлокотники – кисти рук оплетали их, словно корневища. Глаза были закрыты.
Кресло, на котором он сидел, напоминало деревянный трон. Высокая спинка треугольной формы с тремя набалдашниками – два по краям, один в центре. Мощные подлокотники, изгибаясь, перетекали в толстые ножки. Коричневая краска потемнела от сажи.
Рядом с креслом стоял напольный торшер. Похожие светильники я часто встречала в поселковых квартирах, но у этого металлический каркас абажура был густо увит узорной паутиной и припорошен блестящей антрацитовой пылью. Вдоль ножки болтался выключатель – кусок технического шпагата с привязанной металлической гайкой на конце. Из-под абажура лился мягкий свет, и шахтёр вместе с креслом был очерчен границей светового круга.
Я тронула его за колено. Он открыл глаза и сказал:
– Бледная ты какая-то…
Глядя на меня, он рассмеялся. Смех его был детский, непосредственный, совсем не мужской.
– Вот, провалилась в шурф, – сказала я.
Он снова рассмеялся, а я думала, что ему сказать. Решила сообщить, что перед ним бухгалтер расчётного отдела, которая в дни сверки может дать без очереди талон, шахтёры обычно заводят дружбу с расчётчицами.
– На каком участке вы работаете? – спросила я. – У кого сверяетесь? У Аллочки? Что-то я вас не помню!
Вместо ответа он зевнул и стал задумчив. Его лицо мне показалось странным, оно было продолговатым, как огурец, черты острые, птичьи. Но особенность заключалась в том, что его будто бы перекосило. Словно оно зигзагообразно отразилось в кривом зеркале и навсегда приняло форму своего изображения.
Я сказала:
– Вы мне хотя бы покажите, куда идти, я сама выберусь.
– Мы находимся на глубине девятьсот метров, – сказал он.