– Ваш роман называется «антивоенным», и это в принципе понятно, поскольку вполне в духе времени. А как бы вы определили его в классических категориях жанра? Это роман воспитания? Ведь рассказывается, по сути, о школьнике, угодившем в самый разгар донецких событий вначале в лагерь для беженцев, а после уж переехавшем с матерью в Крым, опять-таки в лагерь…
– Он не называется антивоенным – он таковым является. И когда вы говорите о духе времени, то важно помнить, что дух времени диктуют нам совсем другие реалии. Нас с утра до вечера накачивают ненавистью друг к другу. Я сейчас говорю не только о политической обстановке. Эта новость по крупицам и глыбам разбросана во всех сферах нашей жизни. Их я исследовал и, по возможности, блокировал, что ли. Посыл, который я закладывал в роман: милосердие выше. Без него мы не справимся с конфликтами, которые разворачиваются у нас на всех фронтах.
Формулировки вроде «роман воспитания» мне кажутся архаичными. Любой роман – это, по сути, роман воспитания. Но то, что я описывал в «Детях декабря» – это во многом истории реальных людей. Тех, кто был жертвой и был палачом. И в каждом было, вспоминая Трифонова, от демона и от ангела.
О школьнике же рассказывается только в первой повести. «Дети декабря» – это роман в повестях, если вы помните.
– Вопрос о жанровой принадлежности не праздный. Насколько я знаю, сегодняшние книжки на военную тему разделяются на три категории. Это либо альтернативная история, как у Алексея Винокурова в «Ангеле пригляда» и Владимира Рафеенко в «Долготе дней», либо этакий травелог, когда герой, как в «Историях с Востока на Запад» Маргариты Сурженко срывается с насиженных мест и несётся по жизни то ли беженцем, то ли погорельцем. У неё, кстати, всё начинается точно так же, как у вас в «Детях декабря» – дыра в квартире от снаряда, и далее в этой самой родной метафизической дыре её и ей подобных «не воспринимали за людей, мы были крысами, которые бегут с корабля». Наконец, третья категория – это беспристрастная стенограмма очевидца событий, как у Яны Ковач в «Донбасском дневнике» У вас же герой остаётся в родном городе. Расскажите о своём опыте, предваряющем написание романа. Насколько я знаю, вы ведь не из тех мест, и живёте в «сахарном Севастополе», как называет его мама героя…
– У многих в Донбассе начиналось всё так же – с дыры в квартире. С дыры в жизни, я бы так сказал. Мой герой не остаётся в городе, а из него, наоборот, уезжает.
Что до меня, то я действительно из сахарного Севастополя. Однако напомню, что «сахарный Севастополь» пережил две самые чудовищные в истории обороны, а уже в новейшее время стал центром, где писалась новая русская история. И, поверьте, не всё там было так сахарно.
Но помимо Севастополя я жил и в Киеве, я много ездил в Донбасс, в том числе с гуманитаркой. То, что описано в романе, – всё это было перед моими глазами. Или мне рассказали об этом живые люди. Конечно, за всем этим есть художественные образы, где-то есть элемент вымысла, но во многом это реальные истории реальных людей. И я писал о них не как о героях книги, а как о своих близких. Мы переживали с ними одно в той или иной степени.
– Описание войны – от Второй мировой до первой чеченской (опосредовано) – у вас отличается тем, что в романе герой по нитке собирает воспоминания родных, а после уж складывает их для себя в картину мира. На самом деле – откуда материал? Одна из сцен – будто из фильма «Пленный», где солдат вынужден задушить чеченского юношу, дабы пресечь его попытки привлечения внимания: «Рот Катьке зажала – держу, не отпускаю. Потом думала – задохнулась она. Такой грех взяла бы на душу». Другая – будто из горьких мемов про 11 сентября в Америке, когда никто из супергероев не оказался на месте: «По телевизору идут боевики – мир спасает то Брюс Уиллис, то Арнольд Шварценеггер, – а мы, так нам сказали, едем спасать Украину»…
– В моей книге нет описания первой чеченской. И я плохо представляю, о каких мемах вы говорите.
Война в Донбассе – это то, что я видел сам. Война же Великая Отечественная – это опыт моих близких. Истории, которые есть в книге, сотканы, например, из историй жизни моей бабушки и дедушки. Бабушку, когда она была девочкой, война накрыла в Брянске. Дед же воевал в Сталинграде. Им было что рассказать. И я думаю, тот опыт позволит нам быть чуть умнее, чуть милосерднее сейчас.