Скоро вставать, а мне бы ещё проспаться.
Я думаю, набрать что ли матери, пусть сводит Гришу. Но время – ночь, и звонить, пьяному, хуже некуда. Сейчас начнётся очередная промывка мозгов, присказки и сказки, что так жить нельзя, а как можно – да кто же знает. Потому решаю хряпнуть пару стопок и отключиться крепким моментальным сном.
К тому же Гриша видит бабушку чаще, чем меня. Отец я или кто в самом деле.
Пресервы хорошо перебивают горечь. В бутылке почти пусто. Думаю, надо всё-таки спуститься в «Пятерочку», хапнуть добавки. Мало ли, вдруг утренний подъём окажется заслуженно скованным, и придётся как-то выживать.
– После одиннадцати не продаём, – скажет продавщица, – закон. Я отвечу, что сам – закон, достану ментовскую ксиву и брошу её на кассовую ленту вместе с шершавой пятихаткой. Ксива проедет и упрётся в стеклянный бок «Хортицы», ещё больше краснея от стыда.
На сдачу продавщица предложит сигарет, а я не откажусь. Вообще курить недавно бросил, но всё равно дымлю, когда прижмёт. Главное, чтобы Гриша не видел. Не дай бог научится от папаши плохому.
У подъезда – никого. Так хорошо: октябрь, ветерок, скамеечка. Предельная пустота, и ни черта не видно в пробирающейся куриной слепоте. Сижу лакаю прямо из горла и ловлю едва заметное алкогольное счастье. Издали показался свет – он лишь показался, потому что нет никакого света и не будет ни намёка на хоть прослойку белой полосы.
Я звоню и звоню, каждый день звоню в надежде, что голос всё-таки раздастся и мы выберемся из этой ямы, которая так внезапно появилась на широком пути. И номер помню наизусть. Тыкаю в сенсор, вместо цифр попадаю то в решетку, то в звёздочку. Звёзды в глазах, сплошная запретка повсюду – и чем отличаешься от бедных зверей в городском зоопарке, не понятно. Как там, то ли воля, то ли неволя, и так далее, пока не загудит в ушах от ужаса вечных переживаний.
Но хоть бы гудки шли... ничего. Можно подумать, она бы ответила. Так ведь не бывает, но священная пьянь заставляет верить в чудо. Скорее рухнет мир или сам я решусь перевернуть его с ног на голову, посмотрев, какая там изнанка и какая поверхность. Не ответит никогда. И я скажу – будь ты проклята, жизнь, раз подарила нам такую встречу.
Я пока не знаю, как сказать Грише, что мамы больше нет. Нужно привыкать, Гриша, мы справимся, я тебе обещаю. Хорошо, что Гриша особенный. Он почти перестал спрашивать, где мама, и, кажется, поверил, что наша мама – космонавт.
Я другого ничего не придумал, не полярником же быть ей в конце концов. Пусть лучше останется космонавтом. Теперь Гриша каждый вечер смотрит фильмы про космос на этом проклятом «Би-би-си» и мечтает, что однажды сам наденет скафандр, добравшись до той невозможной звезды, где якобы прячется мама.
Я даже пообещал ему телескоп на день рождения. Но праздник не скоро, потому есть время исполнить обещание.
Домой. Тебе рано вставать, завтра важный день, важнее всех твоих оперативных мероприятий, чёртовых жуликов и розыскных дел. Завтра ты будешь учиться воспитывать сына, ведь рано или поздно придётся стать настоящим отцом.
Пытаюсь отыскать домофонный ключ, а уже потрясывает – приход начался. Кружится голова, как при тренировочном полёте на космодроме, хватаюсь за ручку, держи-держи равновесие, смотри в одну точку. Тебе столько предстоит пройти, что ты прямо сейчас свалишься. Прямо здесь и сейчас что ли?
И падаю, конечно. Легче упасть и сдаться, признавшись, что тебе просто не повезло, но когда-нибудь всё закончится.
Мне кажется, я слышу привычное «эй, мужик» и догадываюсь, что случится дальше. Как же надоели эти районные колдыри, сколько можно бодаться. Щурюсь, как престарелая вошь. Кого увижу – залётчика Афоню, торчка Зубана ли, может работягу Трактора – да нет, разлив не местный.
– Мужик, дай закурить.
Я мог двинуть ему в щи, подняться бы только. А потом вызывать дежурных пэпээсников, но так устал за неделю, что видеть не могу эти служивые хари. Я копошусь в карманах, продолжая лежать на ступеньках, и никак не могу понять, что ищу: пачку сигарет или смысл жизни.
– Ну давай уже, а? – хрипит гоповское рыло.
Скорее всего, я не нашёл сигареты, потому что удар в бочину – и жёсткая коль у подбородка. Лежу себе на бетоне, похрипываю. Из носа рвётся кровь.
Слизываю соль. Трезвею.
Гриша спрашивает, опасный ли был преступник. Говорю, так себе – разобрались, поймали.
– Я слышал, как ты уходил.
– Правда?
– Ага, – кивает Гриша.
Я смотрю на него и убеждаюсь, что он не просто большой, а по-настоящему взрослый.
– Старался не шуметь, – оправдываюсь.