И. Д.: — Известна особая роль войн в распространении информации любого рода. Как ни парадоксально это звучит, война в средневековье — один из основных видов культурных контактов между народами. Живой пример — информационный и культурный взрыв в Европе в результате крестовых походов.
А. Г.: — Да, конечно, ведь и новая фаза развития древнерусской литературы XIV — XVII веков, обусловленная так называемым вторым южнославянским влиянием, а по моим предположениям, и «вторым западноевропейским влиянием», непосредственно связана с трагическим исходом битвы на Косовом поле и громом победы на поле Куликовом. Разгром Тырновской школы и других монастырских центров на Балканах обусловил исход высокообразованных книжников и литераторов на Русь. Распространение акростиха в московской, псковской и новгородской гимнографии, в пиитических опытах и эпистолиях деятелей Приказной школы и Нового Иерусалима, несомненно, находится в связи с этими событиями. Как я уже говорил, мне удалось расширить временные рамки применения на Руси акростишной техники, продемонстрировав присутствие акростиха в «Повести временных лет», в «Похвале Роману» в Галицко-Волынской летописи, а главное, в тексте «Слова о полку Игоревен. Некоторые из этих акростишных реконструкций поддаются критике или уточнению, некоторые — бесспорны.
И. Д.: — Но, учитывая весьма авторитетные свидетельства академика А. М. Панченко о сравнительно позднем распространении акростиха в древнерусской литературе, опять возникают подозрения в синхронности «Слова», точнее, текста С1800, своему номинальному времени, возникает очередная загадка «Слова».
Гибель войска фараонова в Чумном море. (Исх. гл. 14, cm. 5—8, 13—29). Библейский альбом Гюстава Доре
А. Г.: — Однако есть и прямые, и косвенные свидетельства значительно более раннего знакомства русских книжников с техникой акростиха. Помимо знаменитого акростишного автографа инока Домида в псковском «Апостоле» 1307 года, надо учитывать широкое применение акростиха в древнеболгарской литературе. Болгарский исследователь Г. Попов писал, что уже ко второй половине IX века акростих в болгарской литературе «достиг высшей стадии своего развития и утвердился как изысканная форма церковно-поэтического творчества». В древнейшем памятнике славянской письменности, в «Житии Константина-Кирилла», созданном, как полагают, еще в великоморавский период, в шестидесятые — семидесятые годы IX века, мне посчастливилось открыть сакральный акростих «Иисусе», да к тому же не тривиальную, всем известную простейшую форму, а читаемую по первым литерам строк снизу вверх.
Акростихи сложнейшей формы и структуры наполняли в то время византийскую светскую и богослужебную литературу, грузинский акростих XI — XII веков граничит по изобретательности и сложности с фантастикой, с искусством слова и буквы, которое и не снилось современным мастерам пера.
В домонгольский период на Руси было широко распространено «Учительское евангелие», игравшее роль первого учебника, по которому языческая Русь приобщалась к основам^ христианства и письменности. С двойной педагогической целью в «Евангелие» включалась так называемая «Азбучная молитва»: стихотворный текст, излагающий основные положения христианской веры и организованный по акростишному тексту. На этом фоне присутствие акростиха в «Слове» надо считать не только возможным, а пожалуй, даже обязательным.
Ведь и несомненное наличие в «Слове» античных мотивов, образов и оборотов, причем не вторичных, а недвусмысленно указывающих на прямое воздействие Гомера и Вергилия, вызывает аналогичные подозрения, формирует очередную загадку «Слова». Добавлю также, что со времен Петра и не без воздействия его властной руки сюжеты и темы древнегреческой и латинской мифологии и литературы, образы и имена римских богов и героев получили широкое распространение в русской литературе XVIII века, в эпической поэзии Ломоносова, Хераскова, Петрова и Кострова, откликавшейся на громкие победы в войнах со Швецией и Турцией бесчисленными торжественными одами, поэмами и «ироическими песнями» во славу самого Петра, а также Суворова, Потемкина, Румянцева и других полководцев бурной екатерининской эпохи. Вероятно, поэтому защитники подлинности «Слова» так боятся согласиться с присутствием ярких рефлексов античности в «Слове».
И. Д.: — Однако в советской исследовательской литературе античные реминесценции в «Слове» хоть редко, но все же попадали в поле внимания.
1. Гибель французского воинства в Ронсельванском ущелье. Песнь о Роланде. Миниатюра из французской средневековой рукописи
2. Гибель русского воинства на Калке. Художник И. Воробьев
3. Французский рыцарь эпохи крестовых походов со щитом и стягом. Средневековая книжная миниатюра
А. Г.: — Да, но вы не уточняете, какую изначальную направленность несет это внимание. С легкой руки Николая Гавриловича Чернышевского отношение академической науки к присутствию в «Слове» античных элементов, прямо скажем, весьма скептическое. Как своеобразное резюме приведу слова видного специалиста Д. М. Буланина, приведенные в свежеизданной энциклопедии по «Слову»: «...Вопрос о прямом влиянии античной литературы на «Слово» может всерьез обсуждаться лишь в том случае, если расценивать поэму как позднейшую стилизацию или фальсификацию. Обращение книжника XII века за источниками вдохновения к сочинениям древнегреческих или латинских авторов было бы из ряда вон выходящим фактом, который потребовал бы коренного пересмотра всей истории древних славянских литератур».
Ну, что касается официозных историй славянских и древнерусской литератур, написанных в советское время, то они, без сомнения, нуждаются в основательном и как можно более срочном пересмотре. Ведь они оставляют практически без внимания огромный массив церковно-христианской литературы, богословие, гомилевтику и гимиографию, без которых невозможно понять и осмыслить становление и развитие русской литературы и русского литературного языка, а в конечном счете и всей русской культуры.
Г. Б.: — И все-таки все высказанное вами об отношениях «Слова» и античной литературы опять порождает если не сомнения, то дополнительные осложнения в решении проблем его синхронности своему времени, поскольку увлечение античностью относят к XVIII веку.
А. Г.: — Как это ни покажется удивительным, но парафразы и извлечения из античной и позднеантичной христианской литературы в древнерусских оригинальных рукописных источниках могут быть указаны даже для конца X — начала XI веков. Например, ответ Святослава I своим боярам, представляемый, кстати, в упомянутых курсах как живой и яркий образчик так называемого устно-фольклорного славянского творчества, в действительности представляет собой близкий к буквальному переводу парафраз отрывка из сочинения римского поэта и епископа V века Аполлинария Сидония, восходящего в свою очередь к «Георгикам» Вергилия.
В свое время академик А. С. Орлов сетовал: «Всем ясно, что текст «Слова» ритмичен, но никому не ясно, какой системе ритма он следует». Принципиальный ответ на этот вопрос был получен еще в прекрасной работе И. П. Еремина, существенные уточнения внесли работы о равноакцентных структурах в древнерусских поэтических текстах известного итальянского слависта Риккардо Пиккио, почти не переводившиеся и потому неизвестные русскому читателю.
Ритмичность «Слова» — это ритмичность хорошо организованной ораторской речи, она определяется принципами классической риторики, организацией потока речи в семиколоны, колоны и периоды. И по этому качеству ритмической организованности обнаруживается близость «Слова о погибели» «Слову о полку Игоревен. А ведь «Слово о погибели», так сказать, застраховано от подозрений в подделке, оно, безусловно, принадлежит XIII веку. Но эта риторическая просодия в «Слове» нагружена еще и великолепно развитой эвфонией. Старик Гомер, как известно, в своих звучных гекзаметрах так же очень похоже изображал бряцание стрел в колчане. Идейные, содержательные и художественные корреляции «Слова» обнаруживаются и в поэтике Вергилия. Например, буйный вождь рутулов Турн удивительно напоминает своей эпической характеристикой поведения в битве и даже именем Буй-Тура Всеволода.